Мюриель Барбери - Странная страна

– Мы – мир непрестанных метаморфоз, – сказал Солон. – Мы сами превращаемся в животных земли и неба, но в прошлом, помимо трех наших сущностей, мы были всеми видами сразу.

– Пар становится твердым, скала – жидкостью, а еще вы увидите, как растительность обратится в огонь, – сказал Петрус. – И это возможно только потому, что мы живем в лоне туманов.

– Как называется этот сад? – спросил Хесус.

– Небесный сад, – ответил Петрус.

– Небесный, – пробормотал Хесус.

Вторая слеза скатилась по его щеке.

– Значит, на небе все обращается в свою противоположность, – заключил он.

– Противоположности остаются прежними, но лишь в своем конечном воплощении, потому что в основе лежит одна и та же материя во всей ее многогранности, – заключил Солон.

Сад камней исчез, а на горизонте возникло нечто неясное – то ли лежащий уступами город, то ли высокое нагромождение облаков – кто знает, на что мы смотрим, подумал Алехандро. Но они приблизились, и это оказался действительно город с деревянными домами и холмистыми полями вокруг, где тоже выращивали чай, хотя его волны не были такими мягкими, как в Инари, а листья отливали холодным серым цветом.

– Рёан [22] По аналогии с Рёан-дзи – буддийским храмом в Киото, в Японии. Название храма означает «храм покоящегося дракона». Всемирно знаменит своим садом камней. , город врага, а вокруг – их поля серого чая, – сказал Петрус.

По протяженности он не уступал Кацуре, с такими же галереями вокруг домов, такими же крышами из серой черепицы, такими же деревьями с алыми цветами. Та же красота в снегу, та же встреча времен года в приветливом обрамлении черных ветвей, и все же зрелище было ужасным.

– Нет туманов, – выдохнул Хесус.

– Больше нет туманов, – поправил его Солон. – А когда-то они были самыми прекрасными в мире, и я не знаю никого из наших, кто не отдал бы жизнь за их величие. Но Рёан перешел в руки врага, и сегодня вы видите печальный результат. Все застывает и переполняется, здесь мы задыхаемся, теряем нашу связь, и наше сообщество распадается.

Они некоторое время смотрели на падший город, пытаясь вообразить его былое великолепие, а Алехандро чувствовал, что в его жизни снова наступает перелом. Дисциплина, которой он себя подчинил, чтобы стать на поле битвы глашатаем воли мертвецов, его застарелое одиночество, неподвластное даже дружбе, его кастильо, скованный убийствами и поэзией, война и ее мерзкий шлейф – все наконец уносилось течением неизвестной реки, смывающей внутри его кучу обломков. Если чернильно-белоснежная строгость Нандзэна была ему близка, а смиренность глиняной чаши привела в восторг, то именно потому, что они обнажили и сделали видимым сам остов его жизни; но неосязаемое присутствие племени эльфов вокруг него творило магию, благодаря которой обитаемые туманы принесли ему в дар путь другого человека, – погрузившись в глубь себя и приняв собственную обнаженность, он получил в обмен сладострастие встречи. Послужило ли влияние эльфов бальзамом, который вылечил его печальное сердце, или любовь к Кларе открыла его для приятия? Я задаю вопрос, но ответ не важен, потому что великие силы внутри нас – это те химеры, которые нас возвышают или убивают, а жить означает выстоять и открыть для себя истинную историю. Соседство эльфов стало для Алехандро тем лекарством, которое пересилило его вчерашние страдания, а улыбка Клары довершила его превращение в совершенно иного человека. Кол, вонзившийся в сердце, исчез, и его унесли воды реки.

Хесус тоже смотрел на город врага. Силой туманов его вера обрела новое измерение. Если они рождали дыхание, позволявшее камням обращаться в подобие воды, значит они несли весть об искуплении. Жидкие скалы могли превратить бесчестие в честь, предательство в дар и проклятие в нечто спасительное, но для этой алхимии нужна нагота пустоты. Вместе с тем мы знаем, что команданте Рокамора хоть и не слыл мастером слова, все же оставался той душой, которая могла выбрать своей путеводной нитью три стихотворные строки, и мы ничуть не удивлены, что он оказался столь восприимчив к чарам текучих камней. И поскольку я питаю к этим людям несомненную привязанность, должна заметить, что движимые новой надеждой на то, что страдание может претвориться во внутренний огонь, молодой генерал де Йепес и молодой команданте Рокамора сделали в этот момент первый шаг по той дороге, на которую редко ступают люди. Ее пролагает дыхание пустоты, уносящее все кучи ненужного хлама, которым мы перегружены, – и однако, нужно не только чувствовать эту дорогу в себе, но и находить ее вокруг, в той неприметности, где рождается истинная красота – красота единственной ветки в поглощенном мглой мире или глиняной чаши, более нагой, чем деревья зимой.

– Что гласит новый стих? – спросил Алехандро у Клары.

– Я не умею читать на их языке, – ответила она, глядя на светлую ткань.

– Последний альянс , – сказал Петрус, поворачиваясь к стене, на которой слабо светились чернильные письмена.

После секундного колебания он добавил:

– Разъединение как болезнь, союз – наш способ существования и единственный шанс. Вот почему в этой войне мы сделали ставку на новые альянсы.

Он вопросительно глянул на Солона.

– Мы поговорим о пророчестве позже, – произнес Глава Совета.

Петрус замолчал, и Алехандро сказал:

– Значит, вы обречены пить чай до последнего вздоха.

Эльф тяжело вздохнул:

– В этом и заключается главный вопрос нынешней войны. Посмотрите на окраску чайных полей Рёана. Пепельно-серый цвет вызван благородной плесенью, которая чисто природным образом разъедает листья. Достаточно температуре подняться хотя бы на градус, чтобы на чайных кустах развился грибок. У вас нечто подобное происходит с вином, так, верно, и получаются самые удачные годы? Вот только здесь последствия самые пагубные, и очень жаль, что мы не поняли этого раньше. Но наша слепота, как и все остальное, объясняется свойствами серого чая.

– Пагубные? – удивился Алехандро. – До сих пор мы видели только, что он отрезвляет пьяниц и открывает людям дверь в этот мир.

– Это всего лишь несколько приятных побочных эффектов, – сказал Солон. – Именно благодаря серому чаю враг сумел выстроить свой мост и свой Храм и надолго сохранить их невидимость.

Видение Тагора ушло в вышину, и по другую сторону города они различили мост и Храм Рёана. Построенные из того же материала, что и Нандзэн, они отличались только одним: дерево покрылось позолотой. У арки был тот же изгиб и та же грациозность, что и у красного моста, у Храма – те же хаотически разбросанные проемы и древние галереи, но вот туманов не было, как и в самом Рёане, и все в целом, несмотря на золотое великолепие, вызывало гнетущее чувство резкого диссонанса.