Сергей Барк - Поймай судьбу за хвост! [СИ]

— Поверьте, вы уже сделали это сами. Сначала, когда молчали все это время, а потом, когда решили ему лгать.

— О чем вы?

— Это не важно. Я все сказал. Если вы станете его преследовать или хотя бы просто появляться в поле его зрения, я вас раздавлю, и, поверьте, ваша настоящая жизнь покажется не такой уж ужасной.

В глазах кошки впервые мелькнул страх.

— Это жестоко, — раненой птицей отозвалась она, превращая меня в тирана.

— Пора прощаться, Алиша, — я поднялся.

Кошка подскочила. Рассерженная фурия, она все же не забыла оставить несколько росчерков на бумаге перед тем, как избавить меня от своего присутствия.

Стоило двери за ней закрыться, как я предупредил охрану, что больше не желаю видеть эту особу в своем доме ни под каким предлогом. Дежурный заверил меня, что беспокоиться не о чем и меры будут приняты.

Тагир.

Если бы вас спросили, какой день в вашей жизни был самым ужасным, многие наверное задумались бы. Но только тот, кто его действительно пережил, прямо ответит: «не помню» и отвернется.

Этот день и этот разговор с матерью я буду стараться забыть изо всех сил.

За ночь слезы высохли, оставляя в душе и сердце звенящую пустоту. Странно, раньше мне казалось, что я несчастен, но только сейчас я чувствую это каждой клеточкой своего тела…

Оказывается, жалеть себя и тихонько корить несправедливую судьбу за жестокость довольно приятно, и даже утешает в особенно тяжкие минуты. Теперь же остается только смириться с тем, что выдуманная надежда лопнула мыльным пузырем.

Уверен, что каждый приютский, как бы упрям и ожесточен он не был, верит, что где-то там у него есть семья. И даже если они никогда не встретятся, легко уверить себя, что им так же грустно и тоскливо без потерянного… да-да, именно, потерянного, а не оставленного котенка, как и тебе без них.

С такой надеждой можно жить очень долго, всю жизнь… а как жить без нее?

Как жить, если твоя мать, горячо любимая и почитаемая в мечтах, подобно Божественной, вдруг появляется на твоем пороге с распростертыми объятьями? Говорит, что рада тебя найти, а ты слышишь обратное?

Говорит, что искала тебя, и не было ни дня, чтобы не думала и не плакала. А ты понимаешь, что она не сожалела ни единой минуты…

Говорит что любит, глядя в глаза, а ты слышишь, словно сквозь помехи старого сломанного комма: «Не люблю тебя нисколечко, не люблю совсем-совсем…».

И ты сидишь парализованный, не понимая, кто выпустил этот ужас из самых отвратительных кошмаров.

Вот он, тянет к тебе свои лживые лапы, источает смрадный запах протухшего давным-давно вранья… а у тебя нет сил пошевелиться, сбежать, и все чего ты жаждешь, это жалости Божественной, в силах которой остановить дыхание и подарить забвенье.

Но у Божественной свои планы. И так было всегда.

Я не умер на месте и сердце, страшно грохотавшее в груди, не остановилось в один злосчастный миг. Вместо этого появился Старший и прогнал кошмар прочь.

На следующий день, когда у меня наконец хватило храбрости выползти на кухню, на столе я обнаружил бумагу с адресом и номером комма. Рядом лежала записка Старшего, в которой говорилось, что если я захочу связаться с матерью, я могу это сделать.

Я взял бумажку и, смяв одним движением, отправил в мусорное ведро. Вернулся в спальню, оделся и пошел на экзамен.

Сдал.

Понял это, когда вернулся обратно и уронил в коридоре зачетку, раскрывшуюся на единственной заполненной странице.

Вернулся к себе и лег спать.

Проснулся я от того, что кто-то нежно поглаживал меня за ушами. Сердце дрогнуло, задохнувшись, я сжался в комок, позволяя слезам вырваться наружу.

— Тш-ш, тихо, маленький, — приговаривал Старший, поглаживая меня по голове.

А мне так нужен был кто-то рядом. Так нужен.

Я развернулся, не поднимаясь, и в полутьме комнаты уткнулся ему в бедро, продолжая вздрагивать от душащих рыданий.

— Хочешь поговорить? — спросил он спустя время.

Приступ прошел и теперь я сидел, поджав под себя лапы, со стаканом воды перед собой, пытаясь унять судорожную икоту.

— Если хочешь с ней общаться, я не буду препятствовать, — сказал он и, обняв лапой за плечи, прижал к себе.

— Я хочу в тот храм. Можно? — хрипло попросил я Старшего, несмотря на то, что на улице давно стемнело.

— Конечно.

Урчал мотор, за стеклами мелькали праздничные разноцветные фонари, сливались в радужную реку, пока мы, не спеша, двигались вдоль городской автострады. Можно было дойти пешком, но я боялся, что заблужусь, как в прошлый раз. Воспаленному воображению сразу же представился темный лес, запутанные тропинки, тени, неслышно скользящие меж деревьев…

Кто-то сзади нажал на клаксон, я вздрогнул, выныривая из странной, чужой полуреальности в настоящий мир.

Здесь было тепло. Уютно. Спокойно. Здесь тот, с кем мне хочется быть рядом.

— Тебя подождать? — спросил он, поворачивая на съезд.

— Да, если не трудно. Я недолго.

Храм, к счастью, был еще открыт, на алтаре горели невысокие огоньки свечей. Я на автомате выполнял поклоны, разливал молоко, краем уха ловя еле слышную музыку колокольчиков. В какой-то момент она стала отчетливее, статуя Бастет, довольно сощурив глаза, повела хвостом, потянулась, мяукнула.

Выступившая из тени жрица что-то промурлыкала в ответ…

— Глупый котенок. Опять заплутал в трех деревьях.

— Не вини его, сестра. Он же только начинает путь.

— Лишь бы не споткнулся. Проследишь?

— Конечно. Уже слежу.

— Тебе плохо? — Жрица стояла рядом, чуть склонив голову. Я растерянно оглянулся. Нет, все как прежде, это я, похоже, опять спутал вымысел с реальностью.

— Нет, просто я… мне показалось, что…

— Что-то увидел?

— Да. А как вы… — я осекся.

— Маленький котенок, — жрица рассмеялась переливчато, совсем как колокольчики. — Ты еще сам не знаешь, кто ты, отсюда все твои печали. А что ты хочешь попросить у Бастет, ты уже знаешь?

— Д-да, — я замялся. — Я бы хотел…

Для себя я не хотел ничего. Я хотел только поблагодарить Божественную. За ту первую встречу со Старшим, перевернувшую мою жизнь. За новую жизнь, которую он мне дал. За радость, вспыхивающую в его глазах всякий раз, когда он доволен. И за гнев, заслуженный или нет — неважно, значащий, что я ему не безразличен. За чувство защищенности, которое я испытываю всякий раз, когда возвращаюсь домой. За уверенность в завтрашнем дне.

— А она? — негромко спросила жрица. — Есть ли в твоем завтра место для нее?

— Нет, — так же негромко ответил я. Все вдруг встало на свои места. — Я ни в чем ее не виню, но и оправдывать не собираюсь. Она сделала то, что сделала — дала мне жизнь и ушла из нее. Отдала свое место другим. За это я ей благодарен, и это все. В моем завтра ее не будет.