Константин Седов - Клоуны водного цирка [СИ]

— Не смотри. Всё. Закончилось.

Трибуны бушевали. Кто-то рукоплескал, с разных мест что-то вопили. Громкое и неразборчивое. Играл оркестр, но в общем шуме музыкантов было почти не слышно. Разноцветные лучи дрожали от налетевшего ветра. Цвета неровно менялись на стенах, суматошно сменяя друг друга.

Когда опустились на площадку, со стороны ближайшей трибуны послышалось:

— Эй, Бешеный!

Эрик замер.

— Да, ты! Психованный! Орать на нас сегодня не будешь?

Эрик, приобнял Курти и они молча ушли с арены. Только у выхода Эрик заговорил:

— Так как тебя все-таки зовут? А то «пацан», да «пацан».

— Курти, — почти беззвучно ответил ему паренек. — А тебя?

— Ты знаешь… Шепелявый, сойдет, — ответил Эрик.

Курти не настаивал.

— Странное имя. Курти. Это сокращение?

— Наверное. От Курт или Конрад, но меня всегда звали Курти.

В зале с накрытым столом их встретил Арман со стражниками. Ни победителей — пары «семь», ни рыжульки не было. Арман, как всегда, был приветлив:

— Великолепно! Вот это представление!! Молодцы!!! Знаете, меня тут недавно спрашивали, как нас, местных «цирковых» звали бы в обычном цирке. Так вот, вы парочка, были бы клоунами.

Ни Эрик, ни Курти не отвечали. Курти двинулся вперед, но подошел не к накрытому столу, а сел в углу и спрятав голову в колени, обхватил их руками.

Эрик двинулся следом, нацелившись на вино, но Арман, перехватил его за локоть.

— Прости парень. Не так быстро.

Эрик зло смотрел на него.

— Постарайся не обижаться, — вздохнул Арман, — но это уже не от меня зависит. Приказ, есть приказ. Тебя приказано выпороть. Я бы не стал, но кто ж знал, что ты выживешь.

— Этот парень, что? Только что убил двух таких зубастых тварей?!! — голос Лоренса был полон изумления.

— Ага! Причем одного из них голыми руками, — голос барона Петера айт Эрнстермирха выражал не столько изумление, сколько спортивный азарт. — У вас вот на это пленные идут?

— Далеко не всегда, как я уже говорил. Но бывает, — Бонифаций улыбался.

Князь и Бонифаций принимали гостей в Ложе. Бартаэль Веркопсмет опять склонился над тарелкой и на представление смотрел, жуя и сопя. Лоренс и София Нудзансенсы сидели у самого парапета. София несколько раз взвизгнула во время представления, но скорее ради приличия, особого интереса у нее оно не вызвало, и она украдкой оглядывалась на дверь. Барон Петер айт Эрнстермирх сидел как изваяние со скрещенными на груди руками и не шевелился в течение всего действа. Писарь Хэнк, сначала задвинутый в угол, за время игры сдвигался все ближе к перилам и под конец почти высунулся с балкона, с раскрытым ртом смотря на арену. Но высунулся у самого края и на нарушение субординации никто не реагировал.

— Интересно, наверное, чувствовать себя тем, кто решает, кому жить, а кому умереть? — спросил Лоренс.

— Нет. Давно уже привычно. К тому же решаем не мы. Случайность. Судьба, если хотите. Навыки самих артистов играют не последнюю роль, — пожал плечами Бонифаций.

— Артистов?!

— Мы их так называем. У нас все-таки не гладиаторские бои, а представления, приближенные к театральным.

— Оригинально, — откликнулся барон. — Но если для того, чтобы они не чувствовали себя рабами, то зря. Большинство из тех, кто становятся рабами, изначально шли к этому. Всю свою жизнь. Это к вашему замечанию о судьбе.

— Это как?

— Человек. Истинный человек, и я сейчас даже не о благородном происхождении, никогда рабом не станет. Все его существо этого не допустит. Извернется, но избежит такой судьбы. Не избежал — плохо изворачивался. Бог знает, что делает. И разделил людей не зря. И каждому дает испытание. Не прошел — подставляй шею под ярмо.

— Вот уж не подумал бы, что вы религиозны, — покачал головой Бонифаций.

— Религиозен?! Я?!! Нисколько. Называйте не богом, называйте природой вещей…

В ложу вошла Селестина и демонстративно не замечая увлеченного разговором барона, села рядом с мужем.

— …природой, игрой стихий, сущностью. Это слова. Природа расставит все по местам. И ваших «артистов» тоже.

Тарант слушал с интересом и спросил:

— Зачем же природе создавать таких людей?

— Что вас удивляет? Они для того и предназначены. Их жизни для того и начинались.

— Их жизни? Это не жизнь.

— Это их жизнь. И раб найдет в своем существовании приятные моменты. Не считайте меня беспринципным, я реалист.

— А я согласен с бароном, — вдруг оторвался от тарелок Бартаэль, — я много путешествую. Бывал и на юге, и на западе. Заплывал к таким дикарям, что вы об них и не слышали. Так вот. Я недаром человек торговый, людей насквозь вижу. И заприметил, чем проще ватага человечья, тем проще отношения промеж ними. Те, кто корни собирают, рыбачат, охотятся, те почти все меж собой равны. И чем больше люди разделяются по ремеслу, по делу любому, тем сильнее становится неравенство. Кто-то возвышается, кто-то продолжает в земле ковыряться. Бог, он ведь понимает, как ему свой мир строить. Поэтому признак цивилизации, как мой дохтур домашний говорит, — это разделение людей по своему делу. У этих людей, что там — он ткнул левой рукой в сторону арены, поддевая правой на вилку жареного перепела, — свое дело. А разделение, равным быть не может.

— И кто решает, кому кем быть? — с любопытством спросил Тарант.

— Судьба и решает. Судьба, бог, природа, что там еще барон говорил. В общем я согласен с ним. — Бартаэль вернулся к перепелам.

В Ложу вошел Арман. Его встретили аплодисментами. Лоренс произнес:

— Знаете, при всей моей нелюбви к фраккам, однажды в Жюроне, это в Кальсгау, я видел представление Фраккарского королевского театра на выезде. Произношение у актеров, конечно, было жутким. Они тщательно выделяют и рычат каждую согласную в слове, но, если не обращать на это внимания, то скажу честно, — они давали интереснейшую пьесу.

Все это помощник бургомистра Эсселдейка говорил увлечено и со знанием дела:

— Они ставили «Верную пастушку». Пьеса интригующая, о чувствах, о боли и сладости любви. Вам Ваша Светлость, — Лоренс обратился к Селестине, — наверняка бы понравилось. Кроме прочего, актеры играли настолько убедительно, что в зале даже мужчины слезу пустили. Так вот. К чему я все это? До этого вечера, я считал тот спектакль лучшим представлением, что мне довелось увидеть. Сегодня я переменил это мнение. Браво Арман!

Все снова похлопали.

Арман поднял руки.

— Благодарю, но я не заслуживаю таких добрых слов. Это больше заслуга Фабриса, чем моя. А уж тем паче, без маэстро Йохана, это и вовсе было бы невозможным. — Он покачал головой, — знаете, я все время это говорю.

— Арман, вы скромны, — сказала София Нудзансенс, и прижалась к мужу.

— Действительно, здорово придумано, — барон Петер присоединился к общим восторгам. И действительно лучше всяких пьес. Здесь все настоящее. И эмоции живые. Вот это будут смотреть все! Хэнк, — барон повысил голос, — тебе не страшно было?