Сергей Куц - Вор и убийца

— Поговаривают, что в роду Гарда имелись орки. — Конрад Даман бросил в мою сторону взгляд и самодовольно надул щеки. — У меня все, ваша честь, — сказал он.

— Принимая во внимание сказанное выше лордом Даманом, трибунал обязан проверить указанное обстоятельство, — цинично произнес верховный судья. — Поднимите Гарда на помост.

Два пристава схватили меня за локти и потащили к судьям. Дабы унизить побольше, они тащили меня спиной вперед.

— Я распоряжусь, чтобы сюда принесли Обруч, — сказал архиепископ.

— Не стоит утруждать себя, ваше преосвященство, все уже готово. — Деспилье улыбнулся, посмотрев в мою сторону.

Меня снова бросили на колени. Теперь уже в шаге от стола, за которым сидели судьи королевского трибунала.

Рядом застыл старший пристав, держа на вытянутых руках поднос с Обручем. Это был просто обруч без каких бы то ни было украшений. Единственным его отличием являлись редчайшая красная сталь, из какой его выплавили, и, конечно, магия. Та магия, которую святые отцы заключили в десятки обручей из красной стали и которая позволяла обнаружить несчастных, о коих говорилось в булле Иннокентия XII.

Подобно затравленному зверю я наблюдал, как архиепископ Антуан принял у пристава Обруч, поднял над моей головой и начал медленно опускать вниз. Обмануть Обруч невозможно. Себя тоже. Мою прабабку изнасиловали орки, и посему я был обречен на отлучение от церкви. А значит, меня выдаст боль; а значит, перед смертью не будет покаяния; а значит, я точно отправлюсь в ад!

Обруч коснулся головы. Через мгновение нахлынула невыносимая боль. Я выдержал три удара сердца и закричал. Я кричал, кричал и кричал…

Пришел в себя у столба смертников.

Приставы вели к гранитному помосту Дино.

— Эх, Николас, крепко тебе досталось, — заметив, что я очнулся, заговорил старик Гюг.

— Да, — захрипел пересохшим горлом Чекко, — ты, капитан, орал, словно жарился на углях в преисподней.

— Заткнись, Чекко! — напустились на него остальные. — Вечно лезешь со своими тупыми шутками.

Я молчал. Все стало безразлично.

— Эй, взбодрись, капитан! — попытался ухмыльнуться Гюг. — Не все так худо, как тебе кажется.

Я поднял мутный взор.

— Антуан, благослови, Боже, его причинное место, — Лоис не смог отказать себе в последней вольности, в богохульстве, — сказал, что твоя участь и так незавидна и не стоит ее усугублять…

— Короче, — перебил его Чекко, — Антуан не стал отлучать тебя. Видел бы ты, как взбесился господин Деспилье, а Даман, черт бы его побрал, вообще слюнями брызгал. Но архиепископ стоял на своем как скала. Нет, и все.

В душе я почувствовал легкость и свободу. Не знаю, как такое возможно у столба смертников, но, оказывается, возможно. Я с искренней благодарностью посмотрел на Антуана.

Тем временем к нам присоединился Дино.

На радость собравшейся толпе старший пристав торжественно объявил:

— Приговор Высокого трибунала королевства приводится в исполнение немедленно!

Многотысячное человеческое море завопило от восторга. А еще твердят про просвещенный век!

Справа от гранитного помоста серела каменная гранитная стена. Ее прозвали «Стеной казней». Она появилась в Ревентоле в тот месяц, когда я кутил в здешних трактирах. В те дни у Марии Луизы возникла серьезная проблема: гильдия палачей взвинтила небывалую цену на свои услуги. Тогда-то и выскочил как чертик из табакерки граф Альберт Деспилье. Пообещав королеве-матери разобраться с палачами, он заимел должность верховного судьи с весьма заманчивым денежным жалованьем и массой привилегий, а вместо палачей привлек к казням королевских аркебузиров, и теперь у этой срочно возведенной стены солдаты расстреливали осужденных.

Эх, не думалось восемь месяцев назад, что доведется стоять перед дулами аркебуз на площади Правосудия.

Судебные приставы подошли к Лоису. Его осудили первым, посему он первым предстанет перед Господом. Лоису вставили в рот кляп, дабы не поносил короля и трибунал, а на голову надели грязный мешок. «Милостивым» королевским эдиктом преступников спасали от тяжкой доли смотреть в глаза смерти.

К столбу смертников, громыхая, подкатился черный фургон. Внутри фургона находился священник, который должен был свершить таинство покаяния, дабы избавить души преступников от груза грехов. В фургоне имелось две дверцы: одна — около кучера, а вторая — у оси задних колес.

Лоиса подвели к фургону и толкнули в распахнутую заднюю дверь. Через несколько минут кучер склонился к крохотному окошку, а потом сообщил, что исповедь окончена. Приставы отодвинули засов и, не церемонясь, вытянули Лоиса наружу. Нет, Лоис не сопротивлялся, но и облегчать жизнь приставам явно не собирался. Пусть сами тащат, коль им надобно.

Лоиса приволокли к стене и развернули лицом к аркебузирам. Приставы торопливо убрались, и солдаты подняли оружие.

— Пли!

Лоис упал без единого звука. Мы тоже молчали. Каждый думал о своем.

За Лоисом последовали Гюг, Булез и Чекко. Близнецов куда-то увели. Остались я и Дино. К столбу приблизилась тройка приставов. Мой черед… Последнее, что я увидел, — это четыре окровавленных тела у испещренной пулями стены. Рот заткнули тряпкой, а когда надели мешок, в нос ударил удушливый запах мертвечины. Мешки использовались не один раз и долго не снимались с расстрелянных.

Меня подвели к фургону и с силой толкнули внутрь. Сзади с лязгом задвинулся засов.

На спине выступил ледяной пот. Почему тишина? Неужто Даман подговорил священника и я все-таки приму смерть без покаяния?! Что-то скрипнуло, как будто каблук растер пыль. Вновь лязгнул засов. На сей раз где-то впереди.

Мешок полетел на пол фургона.

Передо мной стоял высокий, крепко сложенный человек лет сорока на вид, монашеский наряд которого резко контрастировал с лицом воина. Незнакомец вынул из моего рта кляп и тут же, деловито используя ключ с тюремным клеймом, освободил от оков. Сначала руки, а затем ноги.

— Все расспросы после, — бросил он, — а сейчас раздевайся. Донага и быстро!

Успев распрощаться с жизнью, я был ошеломлен происходящим, мысли путались, но руки сами потянулись к пуговицам. Удовлетворенно кивнув, незнакомец скрылся за тяжелой дверью с решетчатым окошком, делившей фургон на две части. Через миг мужчина вернулся и кинул мне сверток.

— Наденешь это, — сказал он.

За его могучей спиной показалась обнаженная фигура. Человек одного со мной роста. Кожа его отливала нездоровой синевой; лицо, казалось, окаменело. Он был неестественно равнодушен. Монах отстранился, и обнаженный нагнулся к моей рубахе.

Я остолбенел. Человек мог надевать мою одежду только для одного!

— Что замер? — яростно прошипел над ухом незнакомец в рясе. — Он неизлечимо болен, его семье щедро заплатили, чтобы заменить тебя у Стены казней.