Евгений Абрамович - Медианн №2, 2019

«Как бы далеко ты не убежал, твое чудовище будет всегда с тобой».

Роланд горько рассмеялся. Да, его чудовище всегда с ним. И от него никуда не скрыться. Какой бы выбор он сейчас ни сделал.

— Ты огорчен, человек. Чувствуешь горечь утраты. Это нормально с точки зрения смертных. После того, как ты шагнешь со мной в Обетованное, места для чувств и эмоций не останется. Так что отбрось все, что было с тобой здесь. Дай мне руку. Дай мне руку, и я покажу тебе…

«Твое чудовище будет всегда с тобой».

Рот ангела искривился, рука метнулась к мечу, но копеш оказался быстрее. Брызги бесцветной крови, стук покатившийся по полу головы и гаснущее звездное небо в глазах.

…и следом — знакомая боль грядущего изменения. Роланд отчетливо понимал, что все это время он был прав и сохранить свою сущность, получив дар демонического бессмертия, он не сможет. Но сейчас бывший герцог был только рад этому.

— Да, отец. Ты был прав. Мое чудовище всегда со мной.

Копеш со звоном упал на землю. И Роланд ди Спатар, превозмогая боль в изменяющемся теле, зашагал к выходу из катакомб. Его ждала Бесконечная Война. И, так или иначе, но он сделал свой выбор.

Тесная яма пахла глиной. Тонкие белесые корешки, обрезанные кое-где острой лопатой, извивались в неровных блестящих стенах. От земли тянуло сыростью и холодом.

Федор не знал, почему он здесь, почему у него винтовка за спиной и пистолет на поясе. Не знал, куда и зачем идет. И не мог вспомнить, когда все это началось и чем должно закончиться. Возможно, его приложило осколком или ударило по голове во время одной из атак. А может, ему просто нельзя было знать то, чего он не должен. Единственное, в чем Федор был уверен наверняка — он выживет. Просунув руку вниз, он нащупал пистолет и положил перед собой. Так спокойнее.

Всю ночь Федор провел в яме и проснулся только под утро, когда за холмом уже светлело небо. Еще немного и поднимется солнце — теплое, яркое. Там, на холме вокруг небольшой церкви, стояли деревенские домики. Из труб тянулся смуглый дым.

Выбравшись из ночного укрытия, Федор заправил в кобуру пистолет, отряхнулся, поправил пояс, проверил винтовку и направился в деревню.

Его всегда удивляло, как по-разному воспринимается война. Взять, например, эту деревню. На улицах все мирно и спокойно: девчонки бегали за собакой, мальчишки пускали кораблики в весенних ручьях, бабы хлопотали с бельем, мужики дымили папиросками и точили косы. Из общего жизнерадостного быта выбивались только пара-тройка домов. Обычно они торчали на улице, как гнилые зубы. Некрашеные стены, серые залатанные крыши и пьяные, шатающиеся заборы. Их двери исцарапаны дикими тварями, блуждающими по ночам, а живущие в них люди всегда ходили с оружием.

Но остальные этого не замечали (или делали вид, что не замечали). Будто и не было вокруг иного дома самодельной колючей проволоки с засохшими лоскутами плоти, не торчали под окнами заточенные, почерневшие от крови колья, и не обсыпан битыми стеклами смоляной конек на крыше. Будто они не готовились (в отличие от других, удивлявших Федора своей безрассудной открытостью), самым тщательным образом, чтобы дать отпор яростному, беспощадному врагу.

Тем не менее, заходя в деревню, он никогда не останавливался в таких «цитаделях», предпочитая им светлые и ухоженные неукрепленные жилища. Там он забывал про войну, успокаивался и мог отдохнуть.

Федор подошел к мужику, курившему у разобранной телеги, и спросил, у кого можно поесть. Тот недоверчиво осмотрел незнакомца и, почесавшись, показал на дом с синей крышей на другой стороне улицы. Там жила вдова. Федор разулся, вошел в дом и, перешагнув через высокий порог, едва не ударился головой о косяк. Сев за стол, он попросил поесть и сказал, что заплатит. Вдова от денег отказалась, пообещала принести кашу и ушла. Федор осмотрелся: дети играли во дворе, а в доме стояла теплая спокойная тишина, пахло сеном и гречкой. Пыльными лучами освещая стены, в комнату пробивалось утреннее солнце. На одной стене был вбит гвоздик и висел черный мужской пиджак. Судя по всему, висел он давно и успел покрыться слоем белесой пыли. Рядом стоял добротный комод с золотыми ручками в виде загнутых лепестков, на котором теснились рамки с фотографиями. Черные фигуры, старые и молодые лица — дорогие воспоминания. Высоко в углу была сделана полочка, на которой застыла одна большая икона и много маленьких, а перед ними свисала с крючка в потолке лампадка. Горела недавно зажженная свечка. Федор ухмыльнулся. Всю эту возню с иконами, молениями, свечами, кадилами, причастиями и заодно веру в бога он считал проявлением слабого ума, недостаточной образованности, да и просто нелепицей. При виде верующего человека его так и подмывало сказать что-нибудь едкое в адрес бога, но каждый раз попадались хорошие люди и обижать их было не за что.

Худая женщина в светлом домашнем платье принесла кастрюлю с кашей и кувшин молока:

— Каша горячая, молоко холодное.

— Понял, — ответил Федор и взял со стола ложку.

Вдова наложила дымящейся каши, залила поверх молоком и пододвинула сахарницу.

— Не, спасибо, этого не надо.

— Дети любят, чтобы с сахаром.

— На то и дети.

Вдова хмыкнула и села рядом, а гость принялся отправлять ложки с кашей одну за другой в рот.

— Куда идешь?

Федор не ответил — рот был занят — и только посмотрел на женщину. Заметил родинку на носу, разросшуюся как гриб до некрасивых размеров. Он смотрел так долго, что она отвела глаза в сторону и смущенно улыбнулась.

— Остаться тебе надо, — сказала вдова.

— Это зачем?

— Нельзя так жить. Не к добру это.

— А что к добру? — ответил Федор и кивнул в сторону иконы. — Это?

Вдова посмотрела на образ и перекрестилась.

— Господь — он все видит, все знает. Всех принимает.

Федор отправил в рот гречку и снова посмотрел на женщину.

— Что-то я в этом не уверен.

— Всех заблудших добротой своей согреть может. Простить.

Федор вздохнул и продолжил есть молча.

— Как зовут тебя?

— Федор.

— Помолюсь за тебя, Федор.

— Это необязательно. Уж извини, мать, не верю я в это.

Вдова укоризненно посмотрела на гостя, перекрестилась и вышла.

Гость доел кашу и только взялся за кастрюлю, чтобы навалить себе добавки, как вздрогнул от скрипнувшего откуда-то из заднего угла голоса:

— Ты так и не ответил на вопрос.

Федор резко развернулся и увидел седого старика в светлых мешочных одеждах. Старик сидел, прислонившись к стене, держал в руках чашку и имел такой бледный выцветший вид, что на фоне светлых обоев был почти незаметен.