Сергей Чернов - Медианн №1, 2019

«Почему ты всегда такой хмурый, Сайд?» Запах ее волос: корица и тмин. Легкий поцелуй на щеке. «Улыбнись. Ты совсем другой, когда улыбаешься».

Они сидели молча, тринадцать человек из славного города Харуда, и смотрели, как мертвые ветки обращаются в дым. Никто не разговаривал, никто не пел песен, и лишь Кабир иногда кашлял кровью. Тринадцать человек ниоткуда. Запри людей без света и надежды — тогда они сами прижмутся друг к другу.

Саид повел их, дал им цель и возможность, обещал им многое и сдержал свое слово. Но сейчас он был тем, кто заставил их сидеть на мешках с зерном в ночной тишине, в ожидании, наедине с голосами тех, кого нет. Они ненавидели Саида за это.

Бесконечное ожидание в холодной и пустой темноте — это и есть война. И на войне не стоит бояться крови, огня или стали в чужих руках: они станут твоими друзьями, помогут забыть. На войне нужно бояться лишь тихих ночей, что обволакивают тебя шепотом воспоминаний.

«Папа, смотри». Горячий пепел забивает легкие, забирается под ногти, лезет в глаза.

«Ты не смотришь! Почему ты не смотришь?»

На мгновение Саид вновь ощутил жжение пепла на руках и невольно провел ногтями по застарелым ожогам. Рядом ворочался спящий Максур. Его длинное, покрытое рваными шрамами тело дергалось, словно он пытался бороться. Даже во сне глаза бешено вращались: солдаты Императора хотели, чтобы Максур не мог не смотреть, и в первую очередь забрали его веки. Потом забрали детей.

Накрапывал мелкий надоедливый дождик, обещая превратить в грязь поля и дороги, скормить еще больше земли затхлым болотам. Дождь на границе никогда по-настоящему не заканчивался, и порой казалось, что больше ничего нет в этом мире, кроме бесконечных хмурых туч и холодной грязи. Словно весь мир — грязь, и люди вокруг облеплены ею с ног до головы, пропитаны насквозь, дышат грязью и слова их — грязь.

«Саид?» Дым застилает небо, и текут черные слезы. «Где бродят твои мысли?»

Саид запрокинул голову, подставив лицо мелким неуверенным каплям. Раскрыв рот, он поймал несколько из них и поморщился: даже дождь на границе как будто поддался гниению. Обтерев лицо ладонью, Саид провел пальцами по жесткой щетине и грубым шрамам на подбородке, медленно выдохнул.

— Я вижу твое горло, айвар. — сказал Кабир, подкравшийся на удивление тихо для человека, умирающего от чахотки.

Саид взглянул на Кабира сквозь полуприкрытые веки и медленно опустил голову. Такой молодой, а с этим кашлем едва ли станет старше. Саид нашел его совсем мальчиком, всего в слезах, умирающего от голода возле дерева висельников. Несколько дней Кабир прятался и смотрел, как солдаты украшали широкие ветви телами всех, кого он когда-либо знал. Саид согрел и накормил его, взял с собой, научил убивать. И теперь Кабир направил лезвие своего скимитара на горло Саида.

— А теперь ты видишь мои глаза. — сказал Саид, и их взгляды встретились. — Говори, друг, твои слова будут услышаны.

— Как долго нам еще гнить в этих болотах, Саид? — Не выпуская оружия, Кабир сделал шаг вперед, и лезвие сабли замерло прямо возле глаз Саида.

— Как долго нам нужно терпеть эти. — голос Кабира упал почти до шепота, — эти голоса? Я слышу, как моя мать поет колыбельные из Пустоты. Она является мне во снах, в своем любимом платье, среди прочих висельников, и мертвые качаются на своих веревках в такт ее песням. Она поет, айвар, но губы ее сшиты, а горло сдавлено веревкой. Она поет, и я начинаю раскачиваться вместе с ними.

Саид поднялся и Кабир невольно дернулся, оставив порез на его щеке. Остальные не смотрели в их сторону, но видели все. Не обращая внимания на стекающую по шее кровь, Саид подошел к юноше и положил руки на его дрожащие плечи, некрепко сжал.

— Я слышал твои слова, Кабир, теперь услышь и ты мои. Я помогу тебе, я прогоню голоса и сны. Я сделаю это, как делал уже множество раз, но сейчас мы должны оставаться здесь.

— Почему? — Слезы бежали по лицу Кабира.

— Потому что таковы мои желания.

Каждый из двенадцати пошел за Саидом с разбитой душой и разумом, каждому он дал то, что помогло удержать острые осколки. Кабиру нужен был бог, который слышит молитвы, который заботится и никогда не уйдет. И Саид стал этим богом.

— Ступай по моим следам, Кабир, и я приведу тебя к миру. Так было и так будет. Убей меня, и останешься один.

«Ты выглядишь одиноко, Саид».

Лезвие бритвы царапает кожу, освобождает кровь.

«Совсем один».

Скимитар упал на землю.

— Прости меня, айвар. Прости меня.

— Все хорошо.

Саид положил руки на затылок Кабира, притянул его ближе и коснулся своим лбом его лба.

— Я усомнился. После всего, что ты сделал, я усомнился.

— Все хорошо, Кабир, я прощаю тебя.

Резким ударом головы Саид сломал Кабиру нос. Ударил ногой в пах, схватил юношу за волосы и, резко дернув, развернул полубоком. Три сильных удара под ребра заставили Кабира согнуться, а удар коленом в лицо — упасть на землю. Не давая скорчившемуся от боли Кабиру прийти в себя, Саид стал бить его ногами, стараясь попасть по почкам, печени или ребрам, не останавливаясь, даже когда юноша стал харкать кровью. Саид бил до тех пор, пока не услышал, как хрустнули кости, после чего склонился над дрожащим телом и прошептал:

— Я дарю тебе эту боль, Кабир. Возлюби ее, как прекраснейшую из женщин, думай только о ней, живи ею, тогда она поможет тебе. И никогда более не сомневайся во мне.

— Спасибо, — прохрипел Кабир и улыбнулся окровавленными зубами. — Больше никогда.

Поднявшись на ноги, Саид увидел сухую фигуру старика Закарии, безмолвно указывающую в непроглядную ночь.

— Едут, — сказал он своим сухим, как хворост, голосом и опустил руку. — Три телеги.

Посмотрев в указанном направлении, Саид ничего не увидел, и слух его тоже не распознал никаких признаков приближающихся телег. Однако сомневаться в словах старика было глупо: Закария никогда не ошибался. Порой Саид подозревал, что за сединой и морщинами прячется один из проповедников Пророка, но старый проповедник — это такой же абсурд, как и твердая вода.

Через некоторое время Саид тоже услышал телеги, и вскоре те проступили из темноты. На передних стойках горели факелы, освещая дорогу возницам, две из них уже были заполнены мешками с провиантом и фуражом, укрыты от непогоды плотной тканью. Третья же была пуста — и именно она свернула в сторону Тринадцати.

Когда телега приблизилась, стали видны и солдаты, сидящие рядом с возницей. Справа от телеги на гордом жеребце выехал вперед офицер в дорогих доспехах и накидке темно-зеленого цвета, повязанной через плечо. Раскрытая ладонь была вышита белыми нитями на той накидке — знак халифа. Присмотревшись, можно было увидеть, что знак этот обшит золотыми нитями и золотом же вышиты восемь Первых Слов на белой ладони. Саид нахмурился, поднялся со своего места и проверил, легко ли ходит в ножнах сабля. Его люди молча встали позади.