Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

— Это прекрасно, — прошептал он.

— Не сомневаюсь, — скептически хмыкнул татуированный.

— И это всё действительно появилось за один день?

— Да. Когда я очнулся после всего случившегося, храм… хм, преобразился.

— Вы только взгляните!

— А вы из тех, кто мало обращает внимание на людей, да? — без тени ехидства заметил однорукий. — Впрочем, иного от священного исполнителя я и не ожидал.

Хмыкнув в ответ, Найват продолжил осмотр иероглифов. Хоть бросай все вещи здесь и садись изучай, уму непостижимо сколько всего здесь! Логограммы он сразу узнал — такими уже не пользуются больше двух сотен лет, однако в храмах по-прежнему преподают умершие языки. Модели и структуры, нанесенные на стены, принадлежат скорее всего геометристам: слишком много упоминаний о симметрии и связях между фигурами. Но…

— Давайте осмотрим следующие помещения, — вырвал из мыслей Ренай.

Распахнув двустворчатые двери, окованные бронзовыми пластинами, он взял с кольца на стене горящий факел и двинулся дальше. Под ногами запружинил ковер — когда-то ярко красный, а сейчас блеклый. В абсолютной тишине собственное дыхание показалось неестественно громким.

— Кажется, я не справлюсь один, — прошептал Найват.

— Уже сдались, мастер? — спросил однорукий, держа факел высоко над головой. — Но ничего страшного. Не вы первый, не вы последний. Буквально три месяца назад из столицы приходили четверо Поющих, изучали тут всё. Быстро сдались, к сожалению.

— Не хватило знаний?

— Нет. Храм прогнал их.

Танцующее пламя выхватывает из мрака колонны и статуи героев древности. На ковре трудно не заметить небольшие куски камней, отколовшиеся с потолка. Найват покачал головой. Его шаги и шаги однорукого вздымают небольшие облачка пыли.

— В монастыре больше никто не живет?

— Только я один, мастер.

Они переходили из одного зала в другой, петляли по узким коридорам с высокими потолками, нарушали покой пустых молелен, скрипели ступенями на бесконечных лестницах. Где-то крыша обвалилась, и в зияющие провалы заглядывало багровое солнце; где-то одного факела не хватало, дабы хоть немного разогнать чернильный мрак; где-то проход был перекрыт поваленными статуями, отчего приходилось искать другие пути. Всюду на гранитных плитах и камнях выделялись логограммы. Пахло прахом, будто где-то рядом хранили в открытых гробах мертвецов. Казалось, сама реальность в храме менялась, уводила в места столь жуткие, что сознание разбивалось на десятки, сотни, тысячи осколков. Это было сложно объяснить. Оно чувствовалось легким покалыванием в кончиках пальцев, оно — в мурашках, бегающих по коже.

Наконец, обследовав наиболее важные помещения, Найват и татуированный спустились на третий этаж.

— Вот ваши покои, мастер. Ночной горшок я вам принесу чуть позже. Если проголодаетесь, постучитесь ко мне — я живу напротив вас.

Хлипкая дверь протяжно скрипнула. Найват заглянул в открывшийся проем. Комнатка мелковата, всё довольно аскетично — узкая кровать в левом углу, деревянный стул, стол на трех ножках, шкаф, собранный из досок. Два окна в форме замочных скважин открывают вид на мертвый кипарисовый лес: хотя бы днем будет светло, а то так легко перепутать себя с кротом.

— А откуда вы берете еду? — зайдя в покои, спросил Найват. — Когда я добирался до храма, то не увидел и не услышал ни одной живой души.

— Да всё просто, мастер: наши братья из Шоргира привозят раз в два месяца. Зерно, крупы, вино… Без их помощи я бы давно умер.

— Ты бы мог уехать отсюда.

Татуированный махнул здоровой рукой.

— Глупости. Мне здесь хорошо. — Он резко сменил тему. — Господин, отдыхайте. Я пока ужин приготовлю.

Найват кивнул, твердо посмотрел в стеклянные глаза однорукого.

— Завтра утром нам предстоит долгий разговор, Поющий.

— Конечно, мастер.

Проснулся резко — словно кто-то толкнул в бок. Инстинктивно выхватил нож, лежащий рядом с ним. Но никого возле его расстеленной циновки не оказалось. Тяжело вздохнув, Найват хохотнул. После трудного дня мерещится всякое. Дурость. Он поднялся, дошлепал до окна, ежась от холода. Полная луна застыла над лесом, её холодный свет серебрит кипарисовые деревья, отчего те походят на кривые острые зубы чудовища. Абсолютная тишина давит на нервы, даже собственное дыхание кажется оглушительно громким.

Не в силах больше смотреть на безрадостную картину Найват обулся, подошел к не зажженному факелу, вставленному в металлическое кольцо, щелкнул походным огнивом. Блеснула яркая искра; обработанная маслом ткань тут же загорелась. Гордо заплясали язычки пламени. Взяв факел, он распахнул хлипкую дверь и… обомлел. От его покоев и до самого конца длинного коридора на полу, борясь с пляшущими тенями, горят толстые свечи. Кто-то очень сильно постарался, чтобы устроить такое представление. Хмурясь, Найват подошел к двери, ведущей в комнату татуированного, и толкнул её. Факел осветил заправленную кровать, стол и висящие на стене ножны; однорукого нигде нет.

Очевидно, это провокация. Повестись на неё? Или же вернуться к себе и лечь спать, сделав вид, что ничего особенного не приключилось?

Он направился в конец коридора. Стены, выложенные из грубых и неотесанных камней, влажно блестят, словно их намазали маслом. Черепа, вмурованные в потолок — пережиток жестокой древности, — провожают его провалами черных глазниц. Под сандалиями хрустят камешки. Многие из свечей уже растеклись мутными лужицами, огоньки в них едва трепещут, чадят, источая приятные запахи.

У самого выхода, ведущего в просторный зал, мелькнула чья-то тень.

— Ренай! Стойте!

Найват рванул вперед. Что этот однорукий хочет сделать? Испугать? За кого он принял священного исполнителя? Всё сильнее злясь, Найват выбежал из коридора, затем резко остановился. Проклятье! Свечи и тут расставлены по полу, но их недостаточно, чтобы разогнать мрак — татуированный может прятаться в любом угле, за любой колонной!

— Прекратите это! — Многократное эхо его голоса разнеслось по залу. — Вы ведете себя как ребенок!

Может, он попытается на меня напасть? Вероятно, его рассудок повредился после всего случившегося. Я пытаюсь проанализировать ситуацию, понять логику его поведения, аеё нет.

Пальцы привычно потянулись к эфесу меча за спиной, но нащупали лишь воздух — оружие он оставил в своих покоях.

Вдруг раздались тоскливые, плачущие голоса, от которых по спине побежали мурашки. До странности заунывные и противоестественные они сковали его, стали усиливаться, растекаться по залу. Испуганный и подавленный разум завопил об угрозе, но сделать ничего не получилось — ноги превратились в гранитные колонны. Из глубины сознания поднялась холодная волна ужаса.