Элизабет Лим - Сплетая рассвет [litres]

– Майя Тамарин, – вновь обратился император Ханюцзинь, – покажи нам силу Аманы.

Во мне воспел свет. Я выпущу могущество платьев, но не для императора, а для Эдана. Моя решимость возросла, и ткань засияла даже ярче, чем прежде, с потрясающим серебристым сверканием, которое затмевало собой все. Мой разум вскипел и закружился от такого количества силы, и я даже не почувствовала, когда Эдан взял меня за плечи, не услышала, как рассмеялся император Ханюцзинь или закричала леди Сарнай.

Я повернулась к Эдану и переплелась с ним пальцами. Нас окружил вихрь синего и фиолетового света – буря сияния.

– Что ты делаешь? – крикнул он.

Вместо ответа я прижала его руку к своему сердцу. Свет возрос до такой белизны, что никто нас не видел – пока мы находились в центре бури. Затем встала на цыпочки и поцеловала его, думая о величайших желаниях моего сердца: чтобы Кетон снова смог ходить, чтобы отец был счастлив. Чтобы Эдан был свободен. Я исполню эти желания одно за другим, чего бы это ни стоило.

«Будь свободен, Эдан. Будь свободен». Приоткрыв губы, я прижалась к нему лбом и заметила удивление в его глазах. Его рука отдернулась от моей груди, золотой браслет задымился и зашипел, на пол посыпалась золотая пыль, напоминая песок и ничего более. Ветер подхватил его и унес прежде, чем свет моего платья потускнел, и нас снова окружили деревянные стены дворца.

Все закончилось. Так спокойно, как только могла, я сделала шаг прочь от Эдана. Все остальные в комнате упали. Повсюду валялись вазы и стулья, чашки разбились, на полу лежали скатерти. Император пришел в себя первым. Я увидела, как лорд Сина помог леди Сарнай встать, а затем отошел от нее на почтительное расстояние. Его широкие челюсти сжались, губы сжались в линию. До чего знакомым мне было это выражение! Я часто видела его на лице Эдана.

– Узрите великолепие и силу Аманы! – объявил император, стряхивая пыль с рукавов. – Мои поздравления, мастер Тамарин. Никто не может отрицать, что вы удовлетворили желание леди Сарнай и заслужили свою должность при моем дворе.

Я опустилась на пол и поклонилась. Амулет на его поясе потускнел и пошел тоненькой трещиной посредине, рассекая ястреба. Но император ничего не заметил. Что-то мне подсказывало, что этого не случится, пока он не увидит свое лишенное власти лицо в зеркале.

– Вы свободны от своих обязанностей на весь день.

Я едва услышала его слова, когда император отпустил меня и всех остальных в Орхидейном павильоне. Все, что я могла, – это мерцать от жара взгляда, которым одарял меня Эдан. Его лицо побледнело, глаза стали испуганными и недоуменными, движения – вялыми. Он пытался поймать мой взгляд, но я не осмеливалась на него смотреть – ни тогда, когда он вернул мне ножницы, ни тогда, когда его плащ опустился на мои плечи, и ни тогда, когда он ушел вслед за императором.

Стражники открыли двери, впуская в комнату прохладный ветер. Когда помещение опустело, служанки леди Сарнай кинулись все убирать. Никому не хватило храбрости помочь мне переодеться, так что я сделала это сама и оставила потускневшее платье на лакированном красном кресле императора.

Леди Сарнай наблюдала за мной, но в ее глазах не читалась привычная злоба; на сей раз ее взгляд был смиренным и покорным. Повернувшись ко мне спиной, она ушла в угол и села рядом с пяльцами, как можно дальше от платья, оставленного на императорском кресле. Ее кулаки оставались сжатыми даже тогда, когда я собралась уходить из ее покоев.

Шляпу я не надевала, а просто прижала к груди, пока шла обратно к себе в комнату. Увидев меня, стражи выпрямились по стойке смирно.

– Мастер Тамарин, – пробормотали они, почтительно склонив головы.

Неподалеку стоял министр Лорса и тоже слегка поклонился, прежде чем быстро отвернуться.

Мне стоило бы ликовать. В конце концов я, простая швея из Порт-Кэмалана, создала легендарные платья Аманы. Стала императорской портнихой Аланди – первой женщиной, удостоенной такой чести. И освободила Эдана, лорда-чародея, от его клятвы, данной на тысячу лет.

Но внутри меня царила пустота. Как только я освободила Эдана, меня охватил сильный озноб.

«Он свободен, – напомнила я себе, рухнув на кровать. – Это все, что имеет значение».

И с этой мыслью я уснула с самой грустной улыбкой на губах.

Меня разбудил Эдан, но выражение его лица было отнюдь не радостным. Его руки были скрещены на груди, и он сидел на краю моей кровати.

Изменения в нем были незначительными, но я мгновенно их заметила.

С плеч будто сняли ужасный груз. Волосы посветлели, стали ближе к оттенку маковых зерен, чем к черноте ночи. Переносица чуть скривилась. Впервые за все время я отметила мелкие изъяны на его лице – тоненький шрам над глазом, которого раньше не было, небольшую родинку на щеке. Мое сердце воспело от их вида.

Он заговорил напряженным голосом:

– Ты призвала Аману.

Это не было вопросом, но я все равно кивнула и присела.

– Прошлой ночью. Я надела платье и пошла в Великий храм, и она явилась ко мне. Чтобы исполнить желание.

Эдан выругался.

– Майя, из всех безрассудных, глупых…

– Чего еще мне желать? – тихо перебила я. – Я люблю тебя.

На его лицо упал солнечный свет с рубиновым оттенком. Злость Эдана начала убывать, но грусть в его глазах была вместо тысячи слов.

– Нужно было заставить тебя выпить.

– Выпить?

– То зелье для твоих отца и брата – там хватит и на тебя. Ты бы забыла меня и жила счастливо.

– Как я могу быть счастлива без тебя? – у меня сдавило горло, и я осознала, насколько правдивы эти слова.

Этим утром, на долю мгновения, я испытала счастье, освободив Эдана от клятвы. Но оно не могло длиться вечно. Хотя я отказывалась мириться с истиной, в глубине души знала: если освобожу его, мы никогда не сможем быть вместе.

– Разве ты не понимаешь, что натворила? – спросил он. – Теперь Бандур придет за тобой.

– Если бы ты стал… как он, это бы меня уничтожило.

Эдан потряс меня за плечи.

– Если он заберет тебя, это уничтожит меня. Тебе что, все равно?

Мое сердце сжалось. Я никогда не видела Эдана таким уязвимым, таким грустным. Мне хотелось быть с ним. Мою душу разрывало в клочья от этого желания.

«Тебе придется заплатить за нарушенную клятву», – предупреждала Амана. Но Бандур не пришел за мной. Пока, по крайней мере.

– Он не заберет меня, – мой голос задрожал. – Не сможет.

– Я не понимаю, Майя, – глаза Эдана, такие ясные и голубые, что я даже не могла вспомнить, какими еще они бывали, замерцали. – Что ты имеешь в виду?

– Ты сам сказал: эти платья не из мира сего, – ответила я, медленно придумывая ложь. – Они освободили и меня.

Эдан буравил меня взглядом, явно не поверив.