Вальтер Моэрс - Мастер ужасок [litres с оптимизированной обложкой]

– Батюшки, – прохрипел он, – неужели это я так выгляжу?

В следующий момент комната осветилась ярким светом. Эхо испугался, на мгновение подумав, что библиотеку внезапно охватил огонь, но от света не было жара, и свет не был вызван пламенем. Он сопровождался глубоким успокаивающим гулом, и посередине комнаты появилась белка, светящаяся, как жидкое золото. Она дружески улыбнулась Эхо.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – пропищала белка. – И я могу тебя сразу успокоить. Нет, я не душевная болезнь, которая зарождается в тебе. Эта мысль блуждает в этих помещениях – ведь это бывший сумасшедший дом, не так ли?

Эхо ошеломленно кивнул.

– Нет, я всего лишь преходящая галлюцинация или, точнее, телепатическая проекция, созданная духовной силой невероятной мощи – я говорю о долине Думающих яиц. Понимаешь, о чем я говорю? Я – первое познание, которое вселилось в тебя после того, как ты съел фрукт с Дерева познаний.

Эхо попытался успокоиться. Он совершенно забыл про орехи с Дерева познаний.

– Потребуется слишком много времени, – продолжала тараторить белка, – чтобы подробно рассказать тебе о Думающих яйцах. Во-первых, этот феномен невозможно объяснить, во‐вторых, речь сейчас не о них, а о тебе.

– Я понимаю, – сказал Эхо.

– Нет, ты не понимаешь. Дай мне просто высказаться, потому что я здесь именно поэтому. Я хочу объяснить тебе все так, чтобы ты понял. Итак: нигде в Цамонии, даже в мозгах айдитов, мыслительный процесс не является таким основательным и сконцентрированным, как в долине Думающих яиц. Правда, слово «думать» не совсем верно отражает то, чем занимаются эти гигантские яйца. Оно звучит слишком беспредметно. Их мышление настолько глубоко и весомо, что его скорее можно было бы назвать мошление , а яйца – не мыслителями, а мослителями. Не имеет никакого значения, откуда появились там эти яйца, значительно более важным является то, куда они отправятся, когда они завершат свою телепатическую дискуссию и свой философский процесс познания. Так как это – ни много ни мало – решает судьбу Цамонии.

Эхо попытался придать своей мордочке подобающе удивленное выражение.

– Это была основная информация, – сказала белка и помахала в воздухе своими лапками. – Теперь займемся твоими особыми познаниями. Думающие яйца знают обо всем – обо всем без исключений! – что происходит, происходило и будет происходить в Цамонии. В том числе и о твоих маленьких личных проблемах.

Эхо считал свои личные проблемы далеко не маленькими, но решил, что сейчас было не совсем благоразумно возражать.

– Итак: твое отражение в зеркале показало тебе, что ты не просто немного поправился, а кардинально изменился. Верно?

– Можно и так сказать. – Эхо опустил глаза.

– Да, можно. Но это было бы слишком дипломатично и недостаточно резко сформулировано. Я бы сказала так: ты превратился в другое существо, и далеко не лучшего качества. Ты напоминаешь мне колбасу в шкуре царапки, т. е. карикатуру царапки. Все, что до сего времени отличало тебя по физическим качествам как царапку от других живых существ – твоя почти неземная элегантность, твои обтекаемые формы, легкость, сбалансированность, – все это превратилось в неуклюжую массу, в мешок жира.

Эхо съежился. Эта изящная белка сумела унизить его еще больше, чем мастер ужасок.

– Да, жир. Это слово ты не любишь, потому что оно напоминает тебе о чем-то очень неприятном. Мастер ужасок обозначил свою страсть жиром на твоем теле. Жир отложился на твоих ребрах, он висит и на твоих бедрах. Это тот самый жир, который он хочет выварить из твоего тела. Ты – воплощение договора Айспина. Ты – твой собственный смертный приговор. Теперь я, кажется, выразилась достаточно недипломатично.

– Да, – вымолвил Эхо глухим голосом.

– Хорошо. Познание, которое Думающие яйца хотят тебе передать, не является объективным видением того, что ты стал слишком толстым. Главное – это выводы, которые ты сможешь из этого сделать.

– Мне надо похудеть, – прошептал Эхо.

– Верно! – воскликнула белка и захлопала лапками. – Не особенно сложное видение, но достаточно фундаментальное. Оно положительно повлияет на твою жизнь.

Свет стал тускнеть, а Золотая белка становилась все бледнее.

– На сегодня это все, – сказала она. – Вскоре мы увидимся вновь, на втором познании. А до этого я советую тебе как можно больше двигаться.

Волшебный свет погас, и белка исчезла.

Эхо подошел к болевой свече и бросил последний взгляд на свое отражение. Жирный, обрюзгший, пригодный для убоя – такие слова приходили ему в голову, когда он рассматривал свое тучное тело.

Эхо загасил лапой пламя последней болевой свечи, и в совершенно темной библиотеке раздался глубокий вздох облегчения.

– Мне бы хотелось побольше двигаться, – сказал Эхо как бы между прочим, когда мастер ужасок на следующий день готовил ужин. – И более легкая еда пошла бы мне на пользу. Ты не мог бы сегодня сделать что-нибудь без масла и без сахара?

Айспин насторожился.

– Это почему? – спросил он. – Тебе не нравится моя еда?

– Наоборот, в этом вся проблема, – ответил Эхо. – Она мне очень нравится, и я слишком поправляюсь.

– А мне ты такой очень нравишься, – сказал Айспин. – Эти округлости тебе очень идут.

– Я охотно верю, что округлости тебе нравятся, но я чувствую себя неуютно. Я не рискую больше забираться на крышу, так как боюсь сорваться вниз. Мы с тобой не оговаривали, насколько я должен быть жирным. Я считаю, что уже достаточно.

Айспин снял с огня тяжелую чугунную сковородку.

– Как хочешь! – сказал он. – Качество твоего жира зависит и от твоего личного душевного состояния. Ты ведь знаешь: счастливые куры несут более вкусные яйца. Я хотел бы, чтобы ты хорошо себя чувствовал перед своей смертью.

Эхо вздохнул. Айспину было совершенно наплевать на то, что он говорит, потому что он пребывал в самом веселом расположении духа. Ему удались несколько экспериментов, которые приближали конец Эхо.

– Но от одной маленькой кровяной колбаски ты все же не откажешься, не так ли? – спросил мастер ужасок. – Я только что ее пожарил.

– Ну хорошо, – согласился Эхо. Он был уже голоден.

Айспин обильно сдобрил колбаску карри и подал ее Эхо. Царапка сразу же принялся за еду и проглотил ее в три прикуса.