Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Наверное, Эдуард не одобрил бы этого.

Он и сам был почти святой — безумно религиозный, невероятно добрый, милосердный, понимающий даже необъяснимое… Братья… Константин и Эдуард были совсем не похожи друг на друга. Старший был человеком жалостливым, готовым понять и простить совершенно всё на свете, почти с самого своего рождения был кроток и послушен, ещё подростком страшно искалечен физически, но душой был необычайно крепок и силён. Младший от рождения был вспыльчив, почти гневлив, в ярости слеп и глух ко всему, что происходило вокруг, к своим восемнадцати годам сделался чёрств душой, почти ворчлив, телом же был совершенно здоров, хотя душа его теперь была совершенно выжжена той болью, которую ему причинила смерть брата. От его сердца осталось лишь пепелище, на котором теперь вряд ли что-то сможет вырасти. В детстве будучи впечатлительным, хоть и совершенно непослушным и неуправляемым, но, в общем-то, добрым ребёнком, к выпускному году в Академии он сделался холоден, мрачен и равнодушен.

Праздник был светлым и шумным, как и каждый год. Люди что-то кричали на площади, и Константин с Мирой пошли туда. Кое-как протиснулись сквозь образовавшуюся перед главной площадью в городке толпу к пристани. Мире, кажется, нравился этот праздник — она счастливо улыбалась и прижимала к груди большую фарфоровую куклу, купленную на ярмарке.

Какая-то черноволосая девушка пела какую-то песню, очевидно, из местного фольклора. Одетая в совершенно странную, немыслимую одежду, она улыбалась и всё продолжала петь… Голос у неё был приятный, сильный. Константин смотрел на неё, и ему самому хотелось улыбнуться. Все люди радуются, глядя на эту девушку — душа всегда радуется при взгляде на что-то здоровое, живое, естественно-сильное… Ей хлопают, а она всё продолжает петь… Пожалуй, она была очень красивая — Райн мог поклясться, что ещё никогда не видел девушки, что была бы красивее. А девушка отстукивала каблуками по деревянной сцене какой-то причудливый ритм. На гуслях ей играл местный бард, высокий и худой смуглый парень. Какой-то мальчик лет одиннадцати играл ту же мелодию на свирели. Светило солнце. Почти летнее ещё. Яркое. Высокое. Ослепляющее.

Трефовый туз знал её, эту девушку, что пела сейчас на сцене — она помогала ему после смерти Эдуарда. Люди, с которыми она в основном общалась, называли её Мирандой, но, кажется, она как-то упоминала, что её настоящее имя другое. Вот её брат, Дамиан, находился совсем неподалёку — срезал кошельки у зазевавшихся прохожих. Вот тот мальчишка, Джон, делал то же самое. Дамиан, едва завидев Константина, помахал ему рукой и снова нырнул в толпу, растворяясь в ней. Когда Райну довелось путешествовать с этой шайкой неделю, в ней было всего человек шесть или семь — они выступали на площадях мелких городов и деревень в праздники, они устраивали какие-нибудь скандалы в обычные дни и обязательно прихватывали с собой часы, кошельки, браслеты, кольца зазевавшихся прохожих. Иногда последним занимался Дамиан со своим учеником, иногда Миранда, иногда рыжий парень, что не имел имени и которого называли просто Хромым…

Константин был бы рад остаться среди них — в шайке этих мелких воришек было, пожалуй, почти весело. Но Миранда строго посмотрела на него тогда, увлекла в сторону и долго-долго объясняла, что Райну следует окончить Академию — что так будет безопаснее для него, лучше, что он сможет найти нормальную работу, когда закончит это заведение, что, в любом случае, она, Миранда, не позволит в шайке появиться ещё одному ребёнку (Джону, действительно, некуда идти, а Константин ещё может куда-то податься), что… «Лучше тебе, мальчик, не соваться в дела воров и убийц, на твоём веку ещё много будет неприятностей» — кажется, так она тогда сказала…

Райн снова протискивается сквозь толпу, на этот раз, чтобы оказаться в стороне от неё. Встаёт около какой-то старенькой чугунной скамейки, подходит к ограждению, что отделяет это место от реки — там, за чугунной решёткой течёт река Еззин. Пожалуй, ему хочется побыть в одиночестве… Он уже так привык находиться один — один в своей комнате, один в лаборатории, один в библиотеке, один посреди пустой улочки в городе часов в пять утра, — что это становится необходимостью, воздухом, без которого он не сможет дышать.

— Ты когда-нибудь был здесь? — спрашивает Мира, осторожно присаживаясь на скамейку, около которой стоит Константин.

Парень кивает. Да, он был здесь — с Мирандой, её братом Дамианом, её шайкой… Если быть точнее — они помогали ему добраться до этого города и сесть на корабль, что прибывал в Академию. Это было тем летом, когда погиб Эдуард. Тогда, как и следовало ожидать, Ёззишуннен не произвёл на мальчика совершенно никакого впечатления — все его мысли были заняты оплакиванием смерти брата, и на город он не обратил ровным счётом никакого внимания. Ему было совершенно всё равно, какие почти кукольные деревянные домики, что были выкрашены в самые яркие и невозможные цвета, здесь были, какие красивые цветы росли в садах — лучших по всей стране, какая река протекала сквозь весь город… Разве он мог думать о чём-то, кроме Эдуарда, которого буквально разорвало той странной магией?

Константину лишь хотелось поскорее забыться…

Но этого никогда не произойдёт…

Трефовый туз стоит, облокотившись на чугунную решётку, что выкрашена, как и следовало ожидать от Ёззишуннена, в совершенно невероятный для этого и совершенно нелепый жёлтый цвет. Парню кажется, что он снова чувствует себя хорошо — ему нравится в этом городке, пожалуй. Здесь тихо, спокойно в обычное время и бывают самые необыкновенные праздники. А ещё тут временно остановилась Миранда. Эта невообразимая особа, которую боялся даже задира Одрик из её компании. Миранда была очаровательна. Очаровательна своим здоровьем, своей радостной открытой улыбкой, своим вздорным характером, крутым нравом, своей бесконечной добротой… Пожалуй, Константину хотелось бы присоединиться к ней. В конце концов, сейчас-то он точно многое может — он неплохо учился в Академии, он достаточно силён в зельях, в проклятьях, в боевой магии, в магии разрушения, в магии иллюзий, в магии преобразования: в зельях он был лучшим среди всех учеников Академии, в проклятьях его обходил только Эйбис Вейча, как бы этот парень не пытался это скрыть, Константин был готов признать, что проклятья Вейча снять было практически невозможно, настолько разумно и безукоризненно они были построены, в магии разрушения — только Феликс Эсканор, фальранский князь с кучей прав и привилегий, а так же — с наследственными магическими навыками, в магии иллюзий — только Эниф Монтаганем, эта маленькая врунья, которую, пожалуй, следовало уважать куда больше, чем кого-либо из них всех, в боевой магии — только княжна Леонризес, особа весьма вздорная, хоть и старающаяся «держать лицо» перед всеми, не столько умная, сколько талантливая и старательная, ну а в магии преобразований только Леонард Кошендблат, младший сын герцога Кошендблата, умный, но несколько забитый рыжеволосый паренёк, который ужасно боялся как-либо разозлить своего отца… Это был достаточно неплохой результат, если хорошенько подумать. К тому же, Константин являлся оборотнем, что даёт довольно много очков к боевой магии и магии иллюзий. Трефовому тузу, пожалуй, нравился Ёззишуннен. Ему нравилось находиться здесь, слышать сильный и уверенно-красивый голос Миранды, дышать свежим воздухом и не думать хотя бы десять-пятнадцать минут о своих проблемах. Ему нравилось видеть червовую королеву под боком, нравилось слышать её тихий, дрожащий голос, нравилось ощущать себя частью этого мира, нравилось не чувствовать вокруг себя тот барьер из равнодушия и полной отречённости от остального мира, что был с таким трудом и так кропотливо выстроен им за те шесть лет после смерти Эдуарда. Константину Райну нравилось снова, как в десять лет, ощущать себя полностью свободным… Он бы остался в Ёззишуннене на долгое время — даже, быть может, отказался бы на несколько месяцев или лет от своей мести.