Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Хоффман слабо усмехается и присаживается в кресло, в душе надеясь, что Алесия больше не выскочит на улицу, не натворит глупостей… Он устал — после тяжёлого рабочего дня, после отчётов, после связанных с этим миллионом мелочей, о которых каждый работник только и успевал говорить, после этой жизни… Делюжан не мог бы упрекнуть его в том, что Георг не оправдал его ожиданий — он многого успел добиться за эти девять лет службы у первого министра.

Он тянется за книгой, с интересом разглядывает её обложку… Да, это именно та глупая книжка с картинками, которая была куплена по капризу Хайнтс, впрочем, он не особенно жалел об этом. С ней — с этой потрясающей герцогиней — он просто не успевал о чём-либо жалеть. Разве что о конфетах или платьях, которые он забыл ей купить… Разве что о каких-нибудь мелочах, которые он для неё не сделал. Уж о какой-то нелепой глупой книжке граф Хоффман точно не стал бы жалеть…

— Ты представляешь, Георг, — задумчиво произносит девушка, присаживаясь рядом с ним, — каждый праздник, подобный сегодняшнему, может стать для нас последним…

Он представляет. Представляет очень и очень ярко в своём воображении каждый раз, когда оказывается в полном одиночестве — без книг, без рояля, без записной книжки и карандаша — или в обществе людей, ему полностью противных. И, если честно, Георг Хоффман не знает — что хуже. Быть полностью одиноким или находиться в окружении столь отвратительном, что от этого сводит зубы. Пожалуй… Второе намного хуже. В конце концов, к одиночеству Георг уже успел привыкнуть за своё детство — когда отец запер его в том доме. Одного. И Хоффман смог получить потрясающее образование. В доме было очень много самых разных книг… Кажется, Дэвид Блюменстрост сам обожал когда-то читать, впрочем, наверное, нет — читать любил тот его младший брат, который как-то упоминался отцом в разговоре с матерью.

Иногда ему хотелось его узнать — этого странного дядю Джима, о котором с такой теплотой отзывалась его мать и которого с такой силой презирал его отец. Иногда ему хотелось бросить всё и поехать к этому дяде Джиму, поговорить с ним, узнать, кто он, вообще, такой. И почему к нему так относились Дэвид и Элис Блюменстрост. Георг мог бы многим помочь этому дяде материально — денег у него теперь было предостаточно для того, чтобы совершить такое маленькое вложение. Он будет только рад куда-то потратить свои сбережения — их у него теперь настолько много, что хватило бы на многие десятки лет, даже если бы он жил, как Гораций Бейнот, совершенно их не считая… Забавно. Смешно. Непостижимо смешно. У него настолько много денег, что он просто их не успеет потратить за время, что ему было отмерено. Хотелось расхохотаться… Георг столько лет шёл к тому, чтобы их заработать — и у него не оставалось и года для того, чтобы потратить их на что-то стоящее, на что-то, на что ему бы действительно хотелось бы потратить эти деньги…

— Я стараюсь не думать об этом, Элис, — пожимает плечами граф. — Ты же знаешь, что я не слишком долго проживу с моей-то болезнью?

Он долго стоит посередине комнаты и просто смотрит на стену. Он ни о чём не думает, его совершенно ничто не заботит сейчас. Ему очень нравится это состояние — полностью без мыслей. Без мыслей о работе в правительстве, без мыслей о промышленности, без мыслей об Анне Истнорд, которая, почему-то, никак не могла выйти из его головы, без мыслей о неминуемой смерти, неминуемой для всех, но такой скорой для него, без мыслей об Алесии Хайнтс, этой очаровательной девчонки, которая находилась под его своеобразным покровительством, без мыслей об отце, который предал его, без мыслей о матери, которая была настолько труслива и слабовольна, что даже не попыталась защитить от мужа собственных детей, без мыслей о Мари, которая так скоро покинула его, оставила в полном одиночестве среди всех этих лжецов, лицемеров и тупиц. Последних Георг Хоффман не любил больше всего.

От этих мыслей его отвлекает тихий всхлип, заставляющий его тотчас обернуться. Алесия Хайнтс смотрит на него полными слезами глазами и пытается как-то улыбнуться, заставляя его самого поверить в то, что с ней сейчас всё в порядке. Она всегда была такой — безумно доброй и безумно сильной. И Хоффману всегда становилось её до жути жалко, его сердце сжималось от того, насколько серьёзно ему хотелось лишний раз обнять её, прижать к себе, подхватить на руки и много-много раз повторять, что с ней всё будет хорошо, что она больше никогда не окажется в беде…

Ему всегда было её жаль — эту несчастную девочку, которая чем-то напоминала ему о Мари, разительно отличаясь во всём от его маленькой покойной сестрёнки… Она была столь же беззащитной, столь же нуждающейся в помощи, в его помощи, как и когда-то была Мари. Георгу думается, что он никогда не простит себе, если эта светлая девочка, что кружится около него и что заражает его своими улыбками, погибнет. Кто угодно может умереть. Но не она.

— Почему ты плачешь, Алесия? — как-то совсем грустно улыбается Хоффман. — Тебя ждёт ещё столько всего… Ты знаешь — я могу умереть в любой момент из-за моей грудной болезни, но ты… Ты — ещё такая здоровая и молодая — разве можешь ты умереть?

Её могут убить — подсказывает голос разума… И становится страшно. И хочется раздавить, придушить ту тварь, которая посмеет напасть на его светловолосого ангела-хранителя, что был послан ему судьбой… Глупо звучит… Для Георга Хоффмана — глупо. Для Джорджа Блюменстроста — нисколько. Он уже давно сумел позабыть это детское имя… Он уже никогда не называл себя так. Даже в мыслях — всегда гнал от себя его… Но рядом с племянницей короля он почему-то снова вспоминал его — то имя, которым его звали в детстве. Которым его называла Мари… Ей было шесть… Его маленькой сестрёнке было шесть. И тогда она, а не Алесия, была его ангелом-хранителем. Но она умерла. Умерла. Это давно стоило понять, как бы больно от осознания этого факта ему ни становилось, как бы его сердце не сжималось от заполнявшей его пустоты — с этим фактом стоило просто смириться. Быть может, именно для того, чтобы он смог смириться с её смертью, и была ему послана эта девчонка — Алесия Хайнтс? Быть может, всё было лишь для того, чтобы ему снова было, ради чего жить?..

— Почему ты плачешь, Алесия? — граф подходит к ней близко-близко, присаживается рядом. — Все думают, что ты просто глупая хохотушка герцогиня Алесия Хайнтс… Мне ли не знать, что это совсем не так?

Она прижимается к нему, обнимает его очень крепко — куда крепче, чем позволяют приличия. Ну и к чёрту их — эти приличия, если они не могли понять, что человеку бывает плохо. Алесия хватается за него руками, цепляется за него своими тоненькими пальчиками, что заставляет Георга чувствовать себя в этот момент самым настоящим предателем и гадом, который думал оставить девушку в таком состоянии — когда ей так сильно нужна была его поддержка, помощь…