Hioshidzuka - Вернуться в сказку

— Но ты и не умрёшь! — смеётся вдруг граф. — Ты молодая, здоровая, красивая… Ты — потрясающая девушка, Алесия Хайнтс! Тебе не стоит плакать из-за такой глупости. Ты проживёшь ещё очень долго, ты ещё успеешь побывать на… побывать на моих похоронах, возложить цветы к моей могиле, Алесия.

Ему осталось недолго. Быть может — лишь пара месяцев. Он болен, тяжело болен, и то, что он до сих пор может подниматься на ноги — лишь ирония жизни. Но она — красавица Алесия Хайнтс — проживёт куда дольше. И это единственное, что греет его душу. Что она — человек куда более достойный, чем он — проживёт намного дольше. Быть может — доживёт до девяноста лет, будет сидеть в окружении внуков длинными зимними вечерами и вспоминать о странном человеке, который умер так рано… Он бы хотел, чтобы она вспоминала его, как некого доброго чудака, что был готов выполнять все её капризы… Хотел бы, чтобы она его вспоминала…

— Сменим тему? — как-то строго смотрит на него Хайнтс. — Мне бы не слишком хотелось говорить об этом.

Она не хочет говорить об этом — ну и ладно. Он и сам не особенно любит затрагивать эту тему. Ему иногда хочется жить полной жизнью, дышать полной грудью, любить, очень сильно любить, словно смерти и вовсе нет… Смерть всегда была так близка к нему, что он практически свыкся с этим ощущением в собственной груди. Быть может, был бы у него нормальный отец, его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Да, это было бы так! Но его отцом был Дэвид Блюменстрост, ужасно чёрствый и надменный человек, не видящий ничего дальше собственного носа…

— Давай! — пожимает плечами граф.

По правде говоря, ему совершенно всё равно, о чём говорить с племянницей короля. Впрочем, наверное, она права — смерть слишком тяжёлая тема в такой праздник. Это он привык о мыслях о ней — как тут не смиришься с этими мыслями, если жить тебе осталось столь недолго? Единственное, что графу хочется — чтобы его хоть кто-то потом вспоминал… Делюжану самому не слишком долго осталось — это было ясно. Но Гораций, но Алесия… Быть может, они будут его вспоминать после его смерти? И, быть может, даже добрыми словами…

— Ты танцевал с Анной Истнорд, — говорит Алесия, устроившись поудобнее в кресле. — И как она тебе?

Анна Истнорд… Георг закрывает глаза и представляет её — неправильные черты лица, прекрасные тёмные глаза, дерзко глядящие на него, слишком тонкие руки, слишком тёмные волосы, слишком угловатые, резкие движения, какая-то непонятная гордыня для девушки столь низкого происхождения… Анна Истнорд — очаровательная молодая особа, которая не особенно пыталась завлечь его глупыми разговорами, лишь что-то недовольно буркнула про то, что он мог бы быть и большим джентльменом и хотя бы сделать вид, что ему нравится танцевать с ней. Она была совершенно не похожа на свою сестру, готовую терпеть всё, что угодно, когда угодно и так далее. Анна была вспыльчивой, резкой, яркой — и это, пожалуй, Хоффману нравилось больше, чем глупое кокетство Маргарет Истнорд. Старшая из сестёр Истнорд совершенно не блистала умом… Странно, что Алесия спросила об Анне… Он и сам уже не совсем понимал, почему эта девчонка оставила в его душе какой-то след. Не совсем понимал, почему, закрывая глаза, видит укоризненный взгляд Анны Истнорд, которая совершенно не была довольна танцем с ним.

— Танцует не в пример хуже тебя! — хохочет Хоффман. — Но, пожалуй… Выглядит чуть более привлекательно на фоне тех фарфоровых кукол!

И они смеются над его словами. Алесия распускает причёску, и светлые пряди падают на её плечи, грудь, спину, она обнимает его, прижимается к нему, кладёт свою голову ему на плечо… Они оба прекрасно знают, что могут означать его слова и оба готовы на время совершенно позабыть об этом… Георг Хоффман именно это и ценит в Алесии Хайнтс — умение забывать… Потому что сам он забывать никогда не умел… Впрочем, может быть, это лишь к лучшему…

Настоящее время…

Георг Хоффман стоял на балконе и с грустью смотрел на проезжающие мимо экипажи. Это Рождество было совсем иным… Пожалуй, он с трудом мог простить сам себя за то, что допустил эту смерть… Даже если от него на самом деле ничего не зависело. Хоффман стоял на балконе, смотрел вниз и курил, чего раньше никогда бы себе не позволил — с его-то лёгкими… Ему вспоминаются лишь по-детски открытое светлое лицо и пряди светло-русых волос… Он хочет когда-нибудь ещё снова их увидеть… Георг почему-то усмехается и думает, что никогда в жизни ему не было ещё так больно, разве что после смерти Мари… Вспоминать об Алесии в гробу — это было выше его сил…

Хоффман докуривает сигару, заходится вдруг хохотом и… Подумав, уходит. Уходит в дом. Ему нужно быть там… По крайней мере, если он ещё хочет отомстить — он должен быть хотя бы просто живым на тот момент. Но ту тварь он найдёт. Обязательно найдёт. Только времени у него маловато. Что не будет помехой. Он привык работать быстро. И на этот раз у него просто нет выбора. Он обязан отомстить за Алесию Хайнтс. Потому что иначе он не сможет простить себе ещё одной вещи.

Граф думает только об одном — когда-нибудь он сможет заставить совершиться возмездие и смоет кровью вину того чудовища, что посмело прикоснуться к его Алесии Хайнтс…

Холодный ветер. Боль во всём теле. Ободранные в кровь локти, колени, ладони, синяки, кровоподтёки, какие-то лохмотья вместо нормальной некогда одежды… Забраться на этот уступ было не очень-то легко. То и дело приходилось падать, царапаться об острые камни, цепляться окровавленными оцепеневшими пальцами за практически гладкую скалу… Одежда давно уже изорвана — испорчена настолько сильно, что даже постирать и заштопать удастся с трудом. Руки и ноги довольно сильно болят — ободрал, залезая на этот уступ, с которого, если быть честным, на самом деле открывался прекрасный вид, можно было видеть и охотничьий домик, и тропинку, ведущую к скале, и бушующее серое море, и холодно-свежее тёмно-серое небо, которое вот-вот должно было разверзнуться, пролиться ледяным сильным дождём… Ветер забирается под остатки некогда белой рубашки, заставляет обхватить себя руками в тщетной надежде хоть как-то согреться.