Hioshidzuka - Вернуться в сказку

— Сабаот… — смеётся юноша. — Сабаот, тебе незачем делать это! Вот же глупая девчонка! Сабаот!..

Ему смешно от осознания того, как нелепо они выглядят в данный момент. Он пытается чуть приподняться на постели, но ему не дают этого сделать. Наглая девчонка быстро опрокидывает его обратно и усаживается ему на бёдра, упираясь локтями в грудь, не давая больше подняться. Она берёт его пальцы в свои и тоже смеётся. И ему кажется, что в таком виде — растрёпанная, улыбающаяся так возмутительно странно, со сверкающими неким сокровенным — только для него одного — блеском зелёными глазами — его маленькая Сабаот особенно прекрасна. Его удивительная Сабаот… Потрясающая… Замечательная… Она без всякого стеснения проводит своими тоненькими белыми пальчиками по его скуле, спускается по шее, небольно щипает плечо. А потом задерживается недолго на той не слишком глубокой ране — всего лишь царапине, хоть отец и запретил ему некоторое время охотиться или участвовать в битвах — с другой стороны его шеи. Она улыбается так бесстыдно открыто и спокойно, что у него пересыхает горло. Юноша чувствовал, что практически задыхается от того немыслимого восторга, в котором сейчас находился. Он пытается рукой дотянуться до её мягких чёрных волос, но ему не дают этого сделать. Нахальная девчонка перехватывает его руку и подносит к своему лицу, долго смотрит на перстни на его пальцах… Ему смешно и совсем чуть-чуть страшно от мысли, что кто-нибудь может войти в его покои — хуже всего, если то будет отец. Он не поймёт… А Сабаот касается своими пальцами рукава его шёлковой рубашки и почти хихикает. Проводит осторожно по ярко-алому узору, что был вышит матушкой. Задевает подушечками белых пальцев старый рубец на его запястье. Это почти больно. Лишь чуть-чуть. Недостаточно сильно, чтобы сердиться на эту безрассудную и глупую девчонку. А он продолжает лежать, даже не думая о том, чтобы сбросить её со своих бёдер. Хотя… Наверное — думая. Он бы хотел её сбросить на ковёр, нависнуть над ней и начать щекотать. И Сабаот снова толкает его в грудь, заставляя опрокинуться на подушки.

— Ты же целуешь мои руки, Абалим, — улыбается девушка, поднося к своим губам его пальцы. — Почему же я не могу поступать так же?

Расшитый серебром и жемчугом сарафан был подарен ей на именины «дядюшкой Григори», как его называли все сёстры Абалима. Сам юноша никогда не любил его, этого слащавого старикашку, что пытался подкупить своими глупыми подарками Сабаот, Бефору и Эмпириан, а так же их отца… И всё же, Абалим не может не признать, что на его Сабаот сарафан смотрится чудесно. Она кажется такой хрупкой в этой одежде, что ему страшно даже обнять её — кажется, что она рассыпется от одного его прикосновения. Но она сидит прямо на его бёдрах, смотрит с вызовом и смеётся. А он совершенно не сопротивляется этому (ну, почти), улыбается и гладит свободной рукой её спину. Словно бы так и должно быть, думается Абалиму.

Нет, пожалуй, именно так и должно быть — они должны быть постоянно рядом, чувствовать друг друга, прикасаться к коже, держаться за руки, чувствовать тепло друг друга… Они ведь близнецы, думается юному эльфийскому князю. Они имеют право быть друг другу более близкими, чем этого позволяют приличия. Они — одно существо. Как они могут ночевать в разных комнатах, проводить время по-разному? И как им могут не позволить находиться рядом в одной комнате, как им могут не позволить быть слишком близкими друг другу? Да и как они, вообще, могут быть слишком близки? Как? Разве могут близнецы не быть одним существом, как это было у них? Разве могут они выдержать всё это — все эти глупые правила, которые касались братско-сестринских отношений? Разве такое возможно? Разве они не созданы богами, как одно целое? У Сабаот руки становятся холодными, когда Абалим их не согревает слишком долго, а у Абалима темперамент слишком горячечный, должен же хоть кто-нибудь это остужать… Ему иногда кажется, что он совершенно не способен остановиться вовремя. Впрочем, пожалуй, не кажется. Он никогда не умел делать это. В лучшем случае приходила его умница-сестра и, обняв его, уводила в другую комнату, заставляя кое-как «остудиться», прийти в себя и несколько осознать то, что он обычно успевал провернуть на «горячую голову».

Немного подумав, юноша кое-как отстраняет от себя Сабаот и подходит к двери, после чего запирает её. Совершенно ни к чему, чтобы кто угодно мог войти к ним в такой момент. И так, слишком часто уж мать одёргивает их обоих, чтобы вели себя «более прилично». Но как она не может понять, что просто не в состоянии Сабаот не кинуться брату на шею, когда тот приезжает после похода или охоты? Как она не понимает, что ему просто необходимо подхватить сестру на руки, уткнуться носом в её шею и фыркнуть от смеха, потому, что её волосы щекочут его шею? Разве не она сама их выносила? Почему же она не хотела понимать, что это не просто блажь, когда они обнимают друг друга, когда Сабаот мечтательно прижимается к его плечу и шепчет что-то из тех вещей, которые она так любит… Почему мать не хотела этого понять? В подобных отношениях между близнецами нет ничего постыдного или плохого. Они просто одно существо. Каждому же человеку время от времени нужно обхватить себя руками и побыть наедине с самим собой… Почему же им двоим не позволяли этого делать?

— Я твой брат… Я и должен так делать, — произносит Абалим серьёзно. И почему-то даже не думает смотреть в эти смеющиеся зелёные глаза. В такие родные ему глаза. Нет — в свои собственные…

Кто-то же должен целовать твои руки, хочется сказать ему. Кто-то же должен… И кто-то обязательно должен подхватывать тебя на руки, хочется сказать Абалиму. Ещё хочется добавить, что он ни за что на свете не спускал бы её со своих рук, если бы она ему это позволила.

Сабаот этого заслуживает. Заслуживает того, чтобы её любили так же, как её любит её брат. Она заслуживает, чтобы все её так любили. И Абалим искренне удивлён, что мало кто видит ту красоту, которую он способен в ней разглядеть. Она ведь совершенно другое, не то, что о ней говорят. Не холодная вовсе, не ледяная, не каменная… Она — его насмешливая младшая сестрёнка Сабаот, которую нужно носить на руках и постоянно целовать. Даже тогда, когда она бывает ужасной врединой. Ужасной несговорчивой врединой… Даже тогда она заслуживала всего самого прекрасного и чудесного. Но почему-то никто особенно этого не понимал. Тот человек, которого отец прочил ей в женихи, кажется, делал вид, что понимает. Абалим не выдержал тогда и спустил этого лицемерного типа с дворцовой лестницы. Кажется, этот ужасный человек чуть не свернул себе шею. А Абалим потом едва отошёл от той взбучки, которую задал ему отец. Сабаот втихаря потом приходила каждый день, наверное, целый месяц и удивительно терпеливо мазала ему спину и… то, что ниже. Впрочем, что говорить о том, что случилось после с самим Абалимом, если тот тип, всё-таки, уехал и отказался брать в жёны Сабаот? Она была ещё слишком мала, чтобы выходить замуж. И пусть Сабаот младше его всего на час, она всё равно слишком мала! И пусть им обоим уже по семнадцать лет…