Hioshidzuka - Вернуться в сказку

— Нет! — смеётся Хелен. — Самый язвительный у нас Асбьёрн, а вовсе не ты!

А потом она визжит от того, что Лилит щекочет её. Девочке никак не отделаться от неё. Как бы она не ёрзала и не пыталась вывернуться. Хелен размахивает руками, в попытках отбиться от девушки, которая, кажется, стремилась хорошенько наказать её за то неверие к способности Лилит язвить, которое Хелен только что проявила. А Саргон хохочет, наблюдая за этой сценой. И почему-то и самой Хелен становится безумно весело от того, что сейчас происходит.

Весь дом перевёрнут с ног на голову.

Обморок Анны взволновал Георга куда больше, чем ему самому того хотелось бы. В какой-то момент ему подумалось, что он готов сделать для того, чтобы она поправилась, что угодно. Он так перепугался за неё, когда она упала. Георг и не думал, что способен за кого-то так перепугаться. Почти так же, как когда-то мальчик по имени Джордж Блюменстрост пугался за свою младшую сестру Мари. Это было, конечно, не совсем то, но… Хоффман с каким-то недоумением заметил, что ходит взад-вперёд, пока в комнате лежащей без сознания Анны находится врач.

Сейчас графиня Хоффман находится в своей спальне. Доктор прибыл к ней почти сразу же после того, как случился обморок. Пожалуй, было хорошо то, что она не находилась в момент приступа одна в своей комнате — тогда, возможно, выкидыша не удалось бы избежать. Георг Хоффман не знает, что случилось бы с ним в том случае, если бы Анна выкинула ребёнка. Тем более, он не знает, что случилось бы с ним, если несчастье случилось и с самой Анной. Потерять обоих… Это было бы тяжело даже для такого сухаря и государственного деятеля, каким он, Георг тешил себя этой мыслью, безусловно являлся на самом деле.

И всё же, немного врач его успокоил — когда сказал, что с Анной и ребёнком на данный момент всё в порядке. И Хоффману совершенно безразлично, с каким укором смотрел на него лекарь, когда говорил это. Да, Анне необходим был покой, но небеса знают, как трудно этот покой было ей обеспечивать. Георг понимал — прекрасно понимал, — что в её положении слишком трудно не принимать всё близко к сердцу. Но это было мучительно и для него тоже — ему тоже было плохо, когда её мучила бессонница, когда она хмурилась, нервничала, переживала… Порой, Хоффману думалось, что следует попадаться жене на глаза как можно реже, раз именно его присутствие провоцирует её на волнение. Он старался не говорить ей ничего лишний раз. Молчать и послушно выполнять её требования и капризы, раз именно это нужно для её нервной системы.

— Вашей жене, граф, нужен покой, — говорит седой доктор, когда Георг встречает его у двери в спальню Анны. — Никаких потрясений, ничего слишком волнующего…

Эти требования выполнить не так легко, как кажется на первый взгляд, — какие бы условия не обеспечивал своей жене граф, она всё равно волнуется, переживает… И Хоффман никак не может понять, из-за чего именно. С той же Моникой всё было гораздо проще. У этой девушки всё на лице было написано — что именно она думает, чего боится, о чём переживает. И Хоффман, видя это, даже навестил её родной город и отдал деньги на лечение её отца. Тихо и анонимно. Как пожертвование или что-то в этом роде. До Елишшила было всего пару часов езды от Реондейма, где находились все заводы Георга. От Саторхейма — столицы — поездка занимала чуть больше времени. Пусть и совсем ненамного. С той же Алесией было сложнее, нежели с Моникой, но Хоффман и с ней всегда прекрасно знал, как нужно себя вести. С Марией Фарелл — той бывшей принцессой из Орандора всё было ещё проще. Она не требовала решать свои проблемы, не взваливала их на него. Пусть и сама порой была источником многих неудач, девушка была довольно неутомимой и за всё бралась с энтузиазмом.

С Анной всё было сложнее. Анна была куда более хрупкой, чем Мария, куда более невинной, чем Алесия, куда более нежной и утончённой, нежели Моника. Она, словно ребёнок, нуждалась в заботе и попечении. Во всяком случае — теперь. И её чёрные глаза внушали ему вовсе не ненависть и раздражение. Нет! Её слёзы заставляли Георга постоянно жалеть её — ту бедную девушку, которая по глупости за него вышла. И ему непрестанно было стыдно за то, что он — Георг Хоффман — никогда не сможет стать для неё тем мужем, которого Анна хотела бы видеть рядом с собой.

— Да, сэр, я понял, спасибо вам, — со вздохом отвечает доктору граф.

Не нужно объяснять ему возможных последствий. Их ребёнок слишком важен ему, чтобы он сумел понять всё с первого раза. С того раза, как Анна впервые упала в обморок. После этого и был выписан опытный и дипломированный доктор из Алменской империи — тот самый, который некогда принимал роды у герцогини Арлшанской, сестры самого короля. И Георг был готов выслушивать все рекомендации доктора и выполнять их настолько чётко и хорошо, насколько только был способен выполнять чьи-то инструкции. Но Анна на поправку не шла. Её нервы всё так же были расшатаны.

Сначала Георгу казалось, что всё дело было в поведении старшего брата его жены — Леона Истнорда, что был знатным кутилой и повесой на его взгляд. Графу думалось, что именно Леон заставлял Анну так волноваться. Этот глупый франт и упрямец, который так раздражал Георга. И Хоффман считал, что, когда Анна окажется вдали от своего непутёвого родственника, её нервы станут куда крепче. Но, возможно, дело было, всё-таки, не в этом.

Георг с грустью смотрит в окно, наблюдая за тем, как медленно строится западное крыло этого дома в Миртилле. Ему хотелось бы, чтобы здание построили уже к рождению его ребёнка, а строители всё не укладывались в срок. Графу хочется, чтобы можно было перевести Юту на домашнее обучение — если западное крыло будет готово, можно будет нанять девочке гувернантку, учителей музыки, рисования, танцев и древних языков. Этого будет вполне достаточно для молодой девушки, которой Юта когда-нибудь станет. Но сейчас девочку учить просто негде. Для этого совершенно не хватает комнат. Вот когда будет достроено западное крыло…

Граф вздыхает и тихо стучится в дверь, а потом медленно проходит в спальню жены. Ему кажется, что он идёт на казнь. И ему становится почти дурно, когда он видит её бледное измождённое лицо. Дурно от той мысли, что могло и не обойтись. Что она могла даже умереть, если бы он тогда не успел подхватить её. Что она могла бы расшибиться об камин, если бы Георг не оказался в это время рядом…

— Я слышала, Хуан Астал был равнодушен ко своей жене… — шепчет Анна и с каким-то горем и отчаянием глядит на мужа. — Ты не любишь меня.

Её голос кажется таким тихим, что ему становится почти до боли жаль её — эту несчастную, измученную женщину, что ожидала в скором времени разрешения от своего бремени. И Хоффману почти стыдно за то, что это он сделал это с ней. Что это его вина, что она лежит так на своей кровати и почти плачет от боли и тех своих душевных переживаний, которыми она никак не хочется поделиться с ним.