Майкл Суэнвик - Хроники железных драконов [сборник, litres]

И тут Джейн узрела Вселенную целиком, все пространство и время, стянутые совокупностью сил притяжения в твердое тело в форме седла. Меланхтон прокрутил изображение по еще более высоким измерениям, так что Вселенная выворачивалась наизнанку, поглощая себя самое, вырастая в сложности от седла до девятимерной бабочки и наконец преобразовавшись в n-мерный зиккурат. Это была совокупность тщеты, ибо, кроме зиккурата, не было ничего. Он не имел ни наружного вида, ни чего-либо вовне. Внутри он не пустовал, но «снаружи» его не существовало и не могло существовать.

Завороженно наблюдая за лучезарными инволюциями, Джейн осознала, что перед ней разворачивается совершенная и точная модель ее жизни: она была заперта в нисходящем спиральном лабиринте, постоянно попадая в знакомые места, где никогда прежде не бывала, все время возвращаясь к дилеммам, приближение которых, оглядываясь назад, должна была предвидеть. Джейн скользила по сужающимся кругам, ее постоянно загоняли во все более жесткие рамки, и наконец однажды, свернув за последний угол, она окажется в конечном пункте инерции, где нет ни выбора, ни направления, ни будущего, ни выхода.

Ей стало ясно, как тщательно, как безжалостно она заперта в ловушку. Все испробованное — обман, сочувствие, бездействие, терпение, жестокость — неизбежно вело к поражению. Просто потому, что так устроен этот мир. Потому, что вся колода изначально меченая.

Звезды слились в единую плотность. Вселенная полыхала в глазах подменыша, словно чудовищная белая ракушка. Она не впервые глядела на эту фигуру. С тошнотворным спазмом откровения Джейн узнала ее и дала ей имя.

Она смотрела на Спиральный замок и впадала в отчаяние.

Меланхтон, судя по всему, только того и ждал, потому что теперь он соизволил прервать молчание.

— В Рифейских горах, — неожиданно мягким голосом заговорил он, — до сих пор водятся дикие тролли, их примитивные племена защищены от воздействия современной культуры, а принадлежащие им территории сохраняются как обширные заповедники. Это грубые существа, ведущие простую жизнь. Самцы являются воплощением свирепости, но восхитительный во всех прочих отношениях характер самок разбавлен необъяснимой любовью к красоте. Зная об этой слабости, охотники раскладывают вдоль горных троп лунные камни. Проходит день, неделя, и вот мимо топает ни о чем не подозревающая троллиха. Она замечает мерцание в пыли. Она останавливается. Она захвачена тонкими переливами цвета. Она хочет отвести взгляд, но не может. Ей отчаянно хочется схватить безделушку, но она боится приближаться к ней. Часы идут, и сила ее уменьшается. Она падает на колени перед лунным камнем. Она беспомощна, не способна отвести взгляд, даже когда слышит приближающиеся шаги охотников. От простого убийства этот спорт отличает тот факт, что существуют две внешне неразличимые породы троллей. Представительница одной породы умрет с прикованными к лунному камню взглядом. Но во второй любовь к красоте будет побеждена силой ненависти. Эта троллиха собственными пальцами вырвет себе глаза, лишь бы освободиться от тирании камня. Даже слепая, она могла бы удрать в лишенные света родные пещеры. Но она поступает иначе. Она неподвижно сидит на корточках, сколько потребуется, хоть несколько дней, поджидая того, кто поставил ловушку. Она сидит со знанием, что погибнет. И с решимостью забрать с собой по крайней мере одного из охотников. Вот почему никогда не следует приближаться к пойманной троллихе в одиночку, но всегда в компании друга. Друга, который не предполагает, что он немного медлительнее тебя самого.

Дракон надолго умолк. В кабине было зябко: вентиляция работала на слишком большую мощность.

— Пришло время выбирать, — наконец произнес он яростно, — к какой породе троллей ты принадлежишь?

— Ты правда можешь убить Богиню? — спросила Джейн.

— Ты глупый кусок мяса! Ты до сих пор не поняла? Нет никакой Богини!!!

— Нет! — крикнула Джейн. — Ты сам говорил…

— Я солгал, — отозвался дракон с пугающим самодовольством. — Все, с кем ты когда-либо имела дело, лгали тебе. Жизнь существует, и все живущие рождены страдать. Лучшие мгновения мимолетны и покупаются ценой изощренных мук. Все привязанности обрываются. Все любимые умирают. Всему, что ты ценишь, приходит конец. В таком прискорбном существовании смех — безумие, а радость — глупость. Должны ли мы принять, что все это происходит просто так, без всякой причины? Что некого винить, кроме нас самих, но принимать ответственность на себя бессмысленно, поскольку это не облегчит, не отсрочит и не притупит боли? Ничего подобного! Гораздо удобнее воздвигнуть соломенное чучело и все свалить на него. Одни преклоняются перед Богиней, другие проклинают ее поименно. Между этими двумя подходами нет ни малейшей разницы. Они цепляются за вымышленную фигуру Богини, потому что признать альтернативу невыносимо.

— Тогда что… почему… зачем я тебе нужна?

По лицу Джейн, к ее смятению, струились слезы.

«О, как Меланхтон, должно быть, наслаждается этим, — думала она. — Какое удовлетворение это должно ему доставлять».

— Ты играл со мной, давал обещания, пускался в черт знает какие махинации, чтобы привести меня сюда. Зачем? В чем смысл?

— Я хочу, чтобы ты помогла мне сокрушить Вселенную.

Джейн издала короткий горький смешок. Но Меланхтон не отозвался и никаким иным способом не выразил своего неудовольствия. По хребту пополз леденящий холод. Дракон говорил серьезно.

Она еле слышно спросила:

— Ты правда можешь это сделать?

Пылающее в темноте изображение морской раковины заслонила схема Спирального замка, линии головокружительно ныряли одна в другую, закладывая безумные виражи, всегда возвращаясь, чтобы сойтись в центральной точке.

— Вселенная построена на нестабильности. На точечном источнике слабости в начале времен, когда родилась материя. Одно-единственное трепетное мгновение, от которого исходит все остальное. Ребенок с рогаткой мог бы сбить эту точку. И именно на оси этого момента построена вся система. Потревожь его — и все рухнет.

Это выходило за пределы вообразимого, однако подключенная к драконьим сетям Джейн не могла сомневаться в его искренности.

— Что будет потом?

В железных глубинах включился двигатель. Кресло задрожало.

— Ты задаешь вопрос, на который нельзя ответить, не зная природы изначального хаоса, из которого восстало бытие. Может, Спиральный замок — это нечто вроде кристалла: разобьешь — и он погибнет навеки? Я предпочитаю верить именно в это. Или он как стоячий пруд, чью зеркальную поверхность можно взбаламутить, но которая неизбежно восстанавливается, когда стихают волны? Можешь верить в это, если хочешь. Можешь даже верить — почему нет? — что восстановленная Вселенная окажется лучше прежней. Мне, если я сумею отомстить, без разницы, что будет потом.