Джон Толкин - Хоббит, или Туда и обратно. Избранные произведения

Обе стороны в основном применяют «обиходные» средства. Враг, сея зло и разрушение, обратился к «машинам», что вполне естественно для «мага», использующего магию во имя все большего могущества. К магии прибегают прежде всего (философскими рассуждениями о принципах магии мы пренебрегаем) для скорейшего достижения цели: так гораздо проще и легче что-либо осуществить, так сводится практически к минимуму временной промежуток от возникновения идеи до ее материального воплощения. Но сама по себе магия — штука капризная. Поэтому, если у вас есть машины — или тысячи рабов, — можно обойтись и без магии и свернуть горы, вырубить леса или возвести пирамиды, не прибегая к магическим обрядам…

Магией, о которой говорится в моей книге, нельзя овладеть, изучив заклинания из древних «кладезей премудрости», то есть колдовских фолиантов, она передается по наследству, и люди, как правило, ею обделены. Исцеление Арагорном Фарамира и Эйовин можно, конечно, воспринимать как магию — либо как сочетание магии с познаниями в травах и с гипнотическими способностями, но не стоит забывать, что (по тексту) мы узнаем об этом исцелении со слов хоббитов, которые не имеют представления об истинной магии, и что Арагорн — дальний потомок Лютиэн, то есть ведет свой род от эльфов.

(Из письма Н. Митчисон)

Господина Торбинса я представляю себе как человека, а вовсе не как «чудесного кролика» — почему-то некоторые читатели мнят его именно кроликом. Это низенький человечек с короткими ногами и объемистым брюшком. Добродушное, круглое лицо, уши совсем чуть-чуть заострены «по-эльфийски» кверху, волосы — темно-русые, короткие и вьющиеся. Ноги от лодыжек до стоп покрыты коричневой шерсткой. Одежда: зеленые бархатные штаны, красный или желтый жилет, коричневая или зеленая куртка с золотыми (или медными) пуговицами, темно-зеленый плащ с капюшоном (подаренный гномами). Рост хоббита — около трех футов или три фута шесть дюймов.

(Из письма редактору издательства «Хафтон-Миффлин»)

Моя книга — литературное произведение, а не историческая хроника, в которой описываются реальные события. То, что выбранная мною манера изложения, придающая произведению «историческую достоверность» и иллюзию трехмерности, оказалась удачной, доказывают письма, судя по которым, «Властелин Колец» воспринимается как «отчет» о реальных событиях, как описание реальных мест, чьи названия я исказил по невежеству или небрежности. Кстати, меня неоднократно укоряли в том, что я не потрудился как следует изобразить экономику, науку, религию и философию Средиземья.

Что касается отношений между Творением и Вторичным Миром. Я бы сказал, что отказ от «использования средств, уже примененных Творцом» является основополагающим свойством вторичного творения, своего рода благодарственным подношением Творцу. Я не метафизик, однако приведенная выше фраза явно попахивает метафизикой, причем весьма любопытной (различных метафизик на свете много, скорее всего, и не перечесть).

«Реинкарнация» применительно к роду человеческому означает уже не метафизику, а дурного толка теологию. В основе же моего легендариума — в особенности это относится к «Падению Нуменора», которое непосредственно примыкает к «Властелину Колец», — лежит убеждение, что люди смертны, а потому к ним не следует относиться как к «бессмертным во плоти» [23] Поскольку Второе Поколение Детей Божьих (Эрухини, «Дети Единого Бога») получило смерть в дар, а не в наказание, здесь мы тоже, можно сказать, сталкиваемся с «дурного толка теологией». В Первичном Мире, наверное, так и есть, но тут нас выручает воображение, способное прояснить истину. (Прим. автора). . Однако мне непонятно, каким образом, даже в Первичном Мире, любой теолог или философ, если только он не осведомлен лучше других о взаимоотношениях духа и тела, может отрицать возможность реинкарнации как модуса существования, присущего определенным видам разумных существ.

Полагаю, основные трудности, с которыми я столкнулся, — научного, биологического характера, причем наука заботит меня ничуть не меньше, нежели теология и метафизика. Эльфы и Люди, с точки зрения биологии, принадлежат к одному и тому же виду, иначе они не могли бы заключать между собой браки и производить здоровое потомство (пускай такое бывает крайне редко, оно все лее случается). Кое-кто считает, что основной биологической характеристикой вида является продолжительность жизни; если придерживаться этого мнения, то «бессмертные», «не умирающие от старости» Эльфы попросту не могут состоять в родстве со смертными, как и в Первичном Мире, Людьми. Что тут можно сказать? Биология — всего лишь теория, геронтологи, или как они там себя называют, недавно установили, что старение человеческого организма — штука весьма загадочная и не настолько неизбежная, как представлялось раньше. Кроме того, мне, признаться, все равно, что говорит наука. Родство между Эльфами и Людьми — неотъемлемая черта моего мира, воображаемого, рудиментарно «вторичного», но моего. И если Творцу будет угодно «оживить» его в том или ином измерении, тогда всякий, кто захочет, сможет войти в него и изучать тамошнюю биологию в полевых условиях.

Пока же мой мир таков, каков он сейчас — честно говоря, порой мне кажется, что не я его создаю, а он «проявляется» через меня, — прежде всего продукт воображения, а описание этого мира — произведение литературное и, не побоюсь сего слова, дидактическое.

(Из письма П. Гастингсу)

«Властелин Колец» писался для собственного удовольствия: я проверял, способен ли написать большое произведение, и пытался выразить «веру во Вторичный Мир». Создавалась книга медленно, поскольку я старался не пропускать ни единой подробности, и превратилась в конечном итоге в Картину-без-Рамы. Я выхватил из мироздания крошечный кусочек, историю которого и попробовал отразить. Этим, возможно, и объясняется налет «историчности», а также то, что трилогию издали и она пользуется популярностью у множества самых разных людей. Однако понять, как она возникла, достаточно сложно. Оглядываясь назад, на события, последовавшие сразу за выходом книги из печати, я ловлю себя на странном ощущении: мне кажется, что испокон веку нависавшие над головой облака неожиданно разошлись, и на землю вновь хлынул почти забытый солнечный свет. Как будто я стал Пиппином, который услышал Рог Надежды. Тем не менее вопросы «Как?» и «Почему?» остаются.

Пожалуй, я догадываюсь, что ответил бы Гэндальф. Несколько лет назад в Оксфорде ко мне заглянул человек, чье имя я, к сожалению, позабыл (хотя оно, по-моему, достаточно известно). Его поразило, что многие старинные художники, сами того не подозревая, словно иллюстрировали «Властелина Колец». В подтверждение своих слов он показал пару репродукций. Думаю, сначала ему просто хотелось убедиться, что мое воображение подстегивали не только литература и языкознание, но и живопись. Когда же стало ясно, что я никогда не видел этих картин и к тому же не слишком хорошо ориентируюсь в живописи вообще, он пристально поглядел на меня и вдруг спросил: «Надеюсь, вы не думаете, что написали всю книгу самостоятельно?»