Диана Джонс - Дом за порогом. Время призраков [litres]

Через поле вилась тропинка, а в живой изгороди напротив был перелаз, за ним росли какие-то деревья. Она поглядела на перелаз, и у нее возникло сильнейшее чувство, что там, за изгородью, ей помогут. И двинулась туда. Теперь, когда она знала, что у нее нет тела, ей стало даже интересно, как же она двигается – будто парит и плывет, но при этом голова у нее примерно на той высоте, к которой она привыкла. При желании она могла приподняться повыше или нырнуть пониже, но ей так сразу становилось неудобно. Добравшись до перелаза, она собралась было перебраться через него – по привычке. И остановилась: вот глупости! На миг она обрадовалась, что ее никто не видит. Ведь можно пройти прямо насквозь! Так она и поступила. И оказалась в саду – довольно заросшем, неопрятном и вроде бы знакомом. Она помнила и заросли крапивы, и кур, клевавших что-то в траве, а когда она проплыла мимо шалашика из старых дверей и стульев, с отсыревшим старым ковром вместо крыши, ей стало даже больно от нахлынувших воспоминаний. Она точно знала, что в этом шалашике лежит заплесневелая тряпичная кукла. И зовут куклу Мониган.

– Откуда я это знаю? – удивилась она. – Где это я?

Обнаружила, что понятия не имеет, и растерялась. Поплыла вбок через сад, огибая деревья – наверное, по привычке, – и снова очутилась перед кустами, высокими, густыми и на вид непроходимыми, как лес.

– Ну, поглядим, – сказала она и прошла насквозь.

Тут она растерялась еще сильнее. Во-первых, она почувствовала себя страшно виноватой. Ей сюда было ни в коем случае нельзя. Во-вторых, здесь все казалось не таким уж знакомым. Это был прозрачный сад с редкими-редкими деревьями, весь истоптанный, так что вместо травы в основном виднелись проплешины голой земли. А дальше, за цепочкой лип, стояло большое здание из красного кирпича.

Она проплыла под липами и внимательно рассмотрела красное здание. В плоских мокрых сердцевидных кронах лип жужжали пчелы, кругом (и сквозь нее) постукивали капельки липового нектара. Как ни странно, пчелы ее облетали. Одна мчалась ей прямо в лицо – и в последний момент резко свернула. Это было большое утешение. «Значит, во мне осталось что огибать», – подумала она и поглядела в окно в красном здании – такие окна бывают в церквях. Из-за окна тоже доносилось жужжание, не такое громкое, как пчелиное, но такое же ровное. А еще здесь чем-то пахло – не так, как от лип, – и этот запах она знала.

– Это же Школа , – сказала она.

Может, поэтому она почувствовала себя такой виноватой, когда попала сюда? Наверное, ей полагалось быть в школе. Наверное, в эту самую минуту учитель поднимает глаза от классного журнала и спрашивает, где она.

Эта мысль ее испугала. И заставила промчаться вдоль фасада красного здания к дверце (она откуда-то знала, где должна быть эта дверца) и юркнуть в нее, в темное пространство, полное вешалок с форменными блейзерами и мешками и сумками на крючках. Там никого не было. Наверное, все на уроках. Она поспешила дальше по коридорам с плиточными полами, изо всех сил стараясь вспомнить, где нужный кабинет. Она знала, что правила запрещают бегать по коридорам, но сомневалась, что эти правила распространяются на тех, у кого нет тела. К тому же она не бежала. Скорее, со свистом рассекала воздух.

Ей было никак не найти свой класс. Будто в страшном сне. Тут ее осенила мысль, от которой у нее прямо камень с души свалился. Точно! Это же сон! Да, страшный – но все же сон. Во сне можно и бегать, не бегая, и бывает так, что не чувствуешь своего тела, а главное – во сне постоянно ищешь что-то крайне нужное и никак не можешь найти. От облегчения она сразу замедлилась. И рядом с ней оказалась дверь с табличкой «IV A».

Это был ее класс – четвертый «А». На душе тут же стало еще легче, хотя ей и помнилось, что дверь вроде бы была какая-то другая. Эта была стрельчатая, как и школьные окна, окованная толстыми полосками железа и с длинными массивными петлями.

Но из-за двери слышался занудный голос учителя, и этот голос точно был ей знаком. Она положила руку на дверную ручку в виде кольца и хотела ее потянуть.

Ручка, естественно, прошла прямо сквозь то место, где должны были быть ее пальцы. Она отпрянула. Сильное жжение на месте предполагаемых глаз подсказало, что она сейчас заплачет бестелесными слезами. Она понимала, что может пройти сквозь дверь, если просто наляжет на нее, но не решалась. Полкласса засмеется, остальные завизжат. А учитель скажет…

Как и положено во сне, она совсем забыла, что и сама себя не видит.

– Нет, я пройду! Пройду! Пройду! – сказала она.

И снова положила несуществующую руку на ручку. На этот раз неимоверным усилием воли ей удалось ее качнуть, и ручка тихонько лязгнула.

Потом ручка резко крутанулась под ее несуществующими пальцами. И дверь рывком распахнулась перед ней.

Чей-то голос взревел:

– Говард! Когда я велю вам просклонять «mens», то не имею в виду «mensa»! Войдите! – добавил голос, и из-за двери высунулся стриженный ежиком учитель.

Она неуверенно скользнула в дверь и очутилась в классе, где было неожиданно светло. Все стало еще больше похоже на сон. В классе оказались только мальчики – несколько рядов мальчиков, и одни что-то сосредоточенно писали, наклонившись вперед, а другие качались на стульях, отклонившись назад. И ни одной девочки.

– Никого, – сказал учитель и вернулся за стол.

Она посмотрела на него с интересом. Откуда-то она знала его – более чем хорошо. И контуры коротко стриженной головы, и все черты птичьего лица, и тощая сердитая фигура – все это было ей известно во всех подробностях. Ее тянуло к нему. И в то же время она его почему-то боялась. Знала, что он вечно недоволен и почти всегда сердит. И вспомнила, как его зовут. Они называли его Сам.

Сам повернулся к мальчикам и уставился на них исподлобья:

– Позвольте напомнить вам, Говард, что «mens» означает «разум», а «mensa» означает стол. Но пожалуй, в вашем случае это одно и то же. Нет-нет, не надо чесать в затылке, мальчик мой. Еще заноз насажаете.

На мальчика по имени Говард ни взгляды, ни рык Самого не производили, похоже, ни малейшего впечатления.

– Не волнуйтесь, сэр, – утешил он Самого. – По-моему, занозы не заразные.

– Пятнадцать – пятнадцать, – пробормотал кто-то на задней парте. От этого по классу прокатился не особенно сдерживаемый смех.

Она обнаружила, что знает и Говарда тоже. Она помнила, как кого зовут – Шепперсон, Грир Второй, Дженкинс, Мэтчворт-Кейс, Филберт, Ренн и Скунс – и это только первые парты. Но она начала подозревать, что это все-таки не ее класс. В ее классе должны быть девочки. И еще тут шел, скорее всего, урок латыни. А ее латыни не учили.

– Мне, наверное, лучше уйти , – сказала она Самому извиняющимся тоном.