Рошани Чокши - Золотые волки [litres]

– Двести шесть, – не раздумывая, ответил Северин.

Энрике нахмурился.

– Мне стоит знать, зачем ты держишь эту информацию в голове?

– Не думаю, – ответил Северин с хищной улыбкой.

– Но на циферблате нет числа двести шесть.

Северин издал тихий смешок.

– Шесть минут третьего. Два-ноль-шесть. Двести шесть.

Все трое посмотрели на часы. Теперь они словно начали потрескивать. Энрике в голову пришла безумная мысль: вдруг часы знают, что их тайны почти разгаданы?

Энрике начал медленно двигать стрелки часов. Он даже не заметил, как к нему подошли Гипнос с Северином. Он как будто посмотрел на них со стороны: трое молодых людей склонились над часами, сделанными из костей. Историк почувствовал, что их связал общий голод. Вероятно, когда он будет утолен, их души невозможно будет различить.

Энрике ждал.

Он ждал, когда сработает сила Творения, но ничего не происходило.

– Не работает, – сказал Гипнос. – Что мы сделали не так?

У Энрике сжалось сердце.

– Мы не следовали указаниям, – вдруг сказал Северин, указывая на слово под цифрой «шесть»: nocte. Полночь.

– Но до полночи еще несколько часов!

Северин отвел взгляд. Он потер шрам на ладони и потянулся за баночкой с гвоздикой. Он задумчиво жевал высушенный бутон гвоздики, не обращая внимания на повисшее в комнате напряжение.

– По крайней мере, к этому времени девочки уже вернутся.

После этого Северин ушел по делам, связанным с управлением отелем, оставив Энрике и Гипноса наедине. Энрике не знал, что ему делать, и, в конце концов, оба вернулись к старому занятию: просматриванию документов Падшего Дома. Точнее сказать – к поискам иголки в стоге сена. По комнате растянулись вечерние тени. Им принесли еду, и они съели ее, не отрывая глаз от бумаг. Все это время костяные часы пристально наблюдали за их работой и, казалось, самодовольно усмехались. Энрике показалось, что комнату заволокла какая-то странная пелена. Кто-то запихнул подушку Тристана под стул, чтобы никто не смог на нее сесть.

– Почему ты нам помогаешь? – сказал Энрике, даже не успев обдумать свои слова.

Гипнос поднял голову от бумаг.

– По-твоему, у меня не может быть причины хотеть возвращения Вавилонского Кольца?

– Это не ответ. Ты мог бы делать всю ту же работу у себя дома. Я слышал, что у Дома Никс огромная библиотека, которой завидуют многие ученые. Ты не обязан быть здесь.

На мгновение Гипнос затих, а затем сложил руки на коленях.

– Если бы на моей стороне был кто-то… равный мне по статусу, то, может, моя жизнь в Ордене стала бы… легче.

Энрике пытался переварить его слова.

– Ты хочешь, чтобы Северин стал патриархом?

Гипнос кивнул.

– Когда мы были маленькими, я думал, что мы вырастем и станем королями или кем-то вроде этого. Что у нас будет целое королевство, поделенное пополам, – он бросил на Энрике предупреждающий взгляд. – Только не рассказывай ему об этом.

Энрике изобразил, как он застегивает рот на молнию, и лицо Гипноса расслабилось. Он выглядел таким юным и свежим, но его ледяные глаза казались древними.

– Правда в том, что мне нужна поддержка, – сказал Гипнос, обвивая колени руками. – Помощь того, кто сможет понять, каково это – жить в двух мирах. Я попытался и потерпел неудачу. Я не могу быть и потомком гаитянских рабов, и сыном французского аристократа, даже если я объединяю в себе оба этих наследия. Мне пришлось выбирать, и, возможно, Орден вынудил меня принять решение в их пользу. Но никто не сказал мне о том, что мир может не согласиться с тобой, даже если ты определился со своим местом в жизни. Он ставит перед тобой безумные задачи: для того, чтобы их выполнить, тебе нужно перестать быть самим собой. Окружи себя прочной стеной из вымысла и легенд, и только тогда ты не будешь принадлежать никому, кроме себя самого.

У Энрике пересохло во рту. Он отлично понимал, о чем говорит Гипнос. Он испытывал это чувство, когда кажется, что тебя предает собственное тело. Его лицо не соответствовало его мечтам, и он знал, что желаемое никогда не сбудется.

– Я понимаю.

Гипнос фыркнул. Он облокотился о кресло и откинул голову, обнажив свою длинную шею. Гипнос выглядел как серафим, который провел всю жизнь под жаркими солнечными лучами. Он всегда был красив, но теперь золотое сияние свечей сделало его красоту просто неземной. С мыслями о чувствах всегда приходил стыд… Когда дело касалось влечения, Энрике молился в надежде, что его тело и разум определятся и сделают выбор между мужчинами и женщинами. Его старший брат готовится стать священником. Он как-то сказал, что Бог не совершает ошибок, когда создает человеческие сердца. Тогда Энрике еще не совсем разобрался в своих отношениях с религией. Слова его брата помогли ему, и он перестал ненавидеть себя. Он перестал бежать от своей сущности и просто принял себя таким, какой он есть. Но только поступив в испанский университет, он начал делать больше, чем просто смотреть на привлекательных парней. Наблюдая за Гипносом, он вдруг вспомнил о тех временах… и слишком увлекся своими мыслями, чтобы понять: его взгляд не остался незамеченным.

Гипнос провел большим пальцем по нижней губе.

– У меня что-то на губах?

– Нет, – сказал Энрике, быстро отвернувшись.

Гипнос пробормотал себе под нос что-то похожее на « очень жаль ».

Стрелки часов приближались к полуночи.

К этому времени Лайла и Зофья уже вернулись. Они поделились своими находками – загадкой костяных часов и спрятанным тескатом – и продолжили ждать назначенного часа. В астрономической комнате стало гораздо оживленнее, и только подушка Тристана продолжала пустовать.

В последние минуты до полуночи Энрике показалось, что все его чувства обострились… Он отчетливо ощущал тепло руки Гипноса, сидящего рядом с ним; свечение волос Зофьи; кристаллы сахара, поблескивающие на печенье, которое ему принесла Лайла, и холодную ярость Северина, устремившего взгляд на часы. Энрике всегда мечтал о волшебстве. Только теперь он понял, что такое настоящая магия: мифы, палимпсесты [14] Палимпсест – рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в употреблении, или новое изображение, нанесенное поверх старого. , звездный свет и томительная надежда, разделенная со своими друзьями.

Как только наступила полночь, они перевели стрелки часов на два часа и шесть минут.

По астрономической комнате разлился яркий свет.

Лайла отшатнулась, а Зофья, напротив, наклонилась поближе к свету. На ее лице читалось любопытство.

– Эти часы работают как мнемо-жучок, – заметила она.

Масштабное голографическое изображение, спрятанное в часах, растянулось по всей комнате.

Помещения, набитые костями. Узкие коридоры, в которых рядами выстроились ухмыляющиеся черепа. Заброшенный зал, в котором можно было заметить знакомый спиралевидный узор: как на полу в поместье Дома Ко́ры. Энрике казалось, что он чувствует все запахи этого места, хотя перед ним было всего лишь изображение. Большие кресты, сделанные из тазобедренных костей, и мрачное озеро, над которым свисали острые сталактиты. И, наконец, тайное укрытие Падшего Дома. Место, соединенное с выставочным павильоном. Где-то там, среди мрака и костей, Тристан ждал спасения.