Степан Бердинских - Фина [СИ]

После английского с его прекрасными «sugar», «fools» и «heart» на маленькой переменке мне подмигнула Кауфа. Я взаимно отреагировала, отправив ей скромную улыбку. На философии мы продолжили изучать материалы Дитриха Фона. Прошлись по эмоциональным ответам, таким как улыбка, злость, мимика выражающая печаль. Обговорили, в чем отличия таких понятий как «чувство», «страсть», «переживание». Ценность философии я вовсе не осознавала, иногда даже совершенно не понимала ее, а в некоторых моментах была не согласна с ней. Тем не менее, мне нравилось пересказывать некоторые мысли, темы и установки, наблюдая за тем, как внимательно слушает меня учительница. Она иногда хмурила брови, поджимала губы и поправляла меня, но отметки по ее предмету у меня всегда были хорошими. В основном это были единицы, но и двойкам я была рада (системы оценок бывают разными, см. систему оценок Германии).

Раздался четвертый звонок, и все засобирались в столовую. Убрав тетрадь и учебник по философии, я достала из рюкзака контейнер с овощами и сыром, пакет с хлебом и бутылочку воды. Мне нравилось собирать сандвичи. Главная моя задача — не обронить ни крошки. Осторожно открыв контейнер с красной крышкой, я достала оттуда ломтик сыра и положила его на кусок хлеба, который лежал на крышке контейнера. Затем помидор, три кружочка огурца и еще один ломтик сыра. Мало кто приносил обед с собой. Некоторые школьники вообще не ели, а когда приходили домой, то наверняка накидывались на еду как ошалевшие. Их мне не понять. «Так ведь и желудок погубить можно», — думала я. Съев половину сандвича, я развалилась на стуле и подумала о родителях. «Мои мама и папа, — размышляла я. — Чем они сейчас занимаются? Скучают ли они по мне?». Незаметно, ловко и беззвучно ко мне подсела Кауфа.

— Как ты? — спросила она.

Я посмотрела ей в глаза и снова улыбнулась. На этот раз, думаю, у меня получилось лучше. Всегда жалея о том, что моя улыбка будет незамеченной, я искусственно оголяла зубы и шумно выдыхала через нос.

— Хорошо живу, — ответила я.

Кауфа облизала верхнюю губу и поправила волосы, оголив правое ухо. Мой взгляд тут же приметил ее новые сережки. Это были фиолетовые сердечки с белым камушком по центру. «Мило», — сказала я про себя.

Родители Кауфы были шумными людьми. Я редко гостила в ее кругу, но точно могу сказать, что моя склонность к спокойствию и тишине привлекала Кауфу. Она сама мне об этом говорила. Откровенность и прямолинейность моей подруги чаще пугали меня, но со временем я поняла, что таких людей мало и именно поэтому я ценю ее.

— Ты завтра свободна? — шепнула она.

Я ничего не ответила. Молча жевала помидор и пила воду.

— Раздражаю тебя? Я делаю что-то плохое?

Я мотнула головой. Потом ответила:

— Все хорошо.

Кауфа выпрямила руки и начала рассматривать свой маникюр. На этот раз это были обыкновенные черные ногти. Себе я такой никогда бы не сделала, но ей шло. Иногда мы друг другу завивали волосы, красили ресницы и удаляли волосы там, где самой сложно. Никогда бы не подумала, что могу доверить свои интимные места другому человеку. Со временем я привыкла и это изменило мой внутренний мир. Сказано громко, но уровню громкости нет предела. Иногда один единственный кирпич может повлиять на всю постройку.

Мне нравились черные ресницы Кауфы, красные губы и румяна на щечках. Взгляд ее был уставшим. Иногда я спрашивала ее: «ты устала?», на что получала в ответ: «нет, что ты, почему ты так решила?». Походка ее была медленной, плавной. Ходила она в «одних и тех же» черных колготках. Конечно, она их меняла, по крайней мере, пахло от нее приятно, да и сама она была аккуратной девочкой. Плотные ноги, короткие красивые пальцы, приятно невысокого роста.

Воздушный шар. Да, вы не ослышались. Он становится мягким и приятным на ощупь, когда полежит в одиночестве какое-то время. Его стенки станут чуть сморщенными, прежняя игривость и солнечная улыбка уйдут, а на смену им, не в сторону проигрыша и негатива придут новые черты воздушного толка. Думаю, глупо сравнивать такое, но обнимать Кауфу и гладить чуть рыхлый воздушный шар можно с одними и теми же эмоциями. Что значит «можно»? Так, как делают другие. Так, как нужно и что возносится к идеалистическим установкам. Можно закрыть глаза и, задержав дыхание, начать думать о беззвучном звуке, а затем, с порывом и быстротой трясогузки включить все свои рецепторы и выразить наслаждение голосом, дыханием, объятиями или же поцелуями. Бесконечными, долгими, ставящими под сомнение временные рамки, снимающими ограничения и барьеры.

Доев сандвич, я вернулась за книги. Учебное время подходило к концу.

После уроков я догнала уходящую к остановке Кауфу и предложила ей встречу на сегодня.

— Ты со мной на автобусе поедешь? — спросила она, замерев от счастья.

Кивком головы я дала согласие и предложила своей подруге присесть на лавку под столбом с расписанием и маршрутами троллейбусов и автобусов. Мы ждали номер «А15». Это были светло-коричневые и пузатые малютки. Их легко можно было назвать как автобусом, так и вытянутым автомобилем. Водители «А15» автобусов умещались в крохотной будке, иногда ворчали и кнопкой в центре руля обрушивались на других участников дороги. Получалось так: «бип-бип-бип!». Редко можно было услышать просто «бип!». Не тех кровей были водители автобусов «A15».

Люди один за другим прибавлялись и смотрели вдаль, надеясь увидеть свой номер на лобовом стекле автобуса. Первым был автобус «D8». Какой путь держал он — я не знала. Слышала только, что по городу их всего пару штук и людей в них совсем мало бывает. Это были темно-оранжевые длиннющие тихони, которые могли запросто проехать любую остановку, а водитель при этом даже глазом не моргнет, будто не видит тебя, а только следует своему, неведомому никому маршруту.

Когда двери нашего пузатика открылись, из него, как из спелого стручка гороха вылетели люди и каждый последовал своему маршруту. Кто просто встал и смотрел куда-то вверх, будто считал облака. Странный дедушка с палочкой резво засеменил в сторону магазина детских игрушек. Деловитого вида молодой человек поправил очки в толстой оправе, убедился, что ремень плотно сидит на штанах и, медленно доставая из кожаной папки важный ему документ, направился вдоль главной дороги.

Мест, к большому сожалению, не осталось. Кауфа взяла мои пять пфеннигов, добавила пять своих и передала их водителю, со словами: «два билета». Водитель молча взял деньги, поместил их в специальную прорезь и вновь повернулся назад за новыми монетами своих пассажиров. Кауфа шепнула мне что-то на ухо и направилась к задним поручням. Я последовала за ней. Всю поездку, а дом Кауфы находился в семи километрах от школы, мы стояли и молча смотрели в окно. На третьей остановке я осторожно провела своим мизинцем по кисти своей подруги. Она не среагировала, но как только я вновь заскользила рукой по поручню в сторону ее руки, Кауфа повернулась ко мне лицом, и, улыбнувшись, поймала мой мизинец и всю дорогу не отпускала его. Я ощущала холод ее тела через фаланги и согревала ее своим теплом, отдавая его и вновь восполняя, как будто это любовь. Автобус затормозил, и мы вышли на улицу.