Степан Бердинских - Фина [СИ]

Знала ли я что такое любовь? Не кто-то, не он, ни она, не они, а я? О нет, но я познавала. Сегодня одно, завтра другое. Приходит одна, уходит другая. Где же она? Эта любовь.

Кауфа нажала на кнопку с цифрой «5» и дверь с грохотом закрылась. Жила Кауфа на самом высоком, отдаленном от земли этаже. Дома нашего города были рассыпаны так, будто кто-то высыпал рис из мокрой тарелки в кастрюлю, а затем глянул, что осталось на дне этой тарелки. Некоторые участки были сплошняком усеяны и даже просочиться машинам было сложно. В пятистах метрах от такой кучи домов могло стоять одинокое жилище, где хоть поле футбольное засыпай, а соседи этого крова уже устроили себе огороды, возвели закрытые парники и установили заборы.

Два щелчка в замке и нас встретил кот по имени «Кот». «Сама не знаю, но имени ему никто так и не дал. Это странно?» — сказала Кауфа, когда я впервые пришла к ней в гости. Тогда я ничего не ответила, а лишь погладила кота по спине и почесала его за ухом. В ответ услыхала еле заметное урчание.

— Ты одна дома? — спросила я Кауфу.

Сняв черные туфли, Кауфа ответила:

— Родители уехали на дачу. Горевать ли мне?

Мы прошли на кухню. Я уселась на стул возле батареи и уставилась в окно. Кауфа, заваривая чай, продолжила:

— Мама вообще хочет переехать и жить там. Здесь она чувствует себя некомфортно. Городская суета, машины, воздух, шум за окном ночью. Понимаешь?

Оторвав взгляд от быстро шагающего мужчины в спортивном трико, я отозвалась:

— Не знаю. Родилась я здесь и в деревне никогда не была.

— Совсем-совсем?

— Да, так. Тебе странным это кажется?

Кауфа поставила блюдце с печеньем на стол и, открыв холодильник, спросила меня:

— Может, ты есть хочешь?

Я мотнула головой.

— Фина?

Тут я опомнилась, что Кауфа меня не видит.

— Нет, нет, спасибо. Я дома поем. Меня устроит чашка чая.

Закрыв холодильник, Кауфа сняла с плиты чайник и разлила воду по кружкам. Затем она взяла небольшой кувшин и залила туда кипяток.

— У меня только черный.

Я задумалась.

— Чай? — спросила я.

— Чай, — улыбнулась Кауфа.

Ближе к семи вечера, после игры в дартс и близости при задвинутых шторах, я засобиралась домой.

— Уже уходишь? — произнесла Кауфа.

Моя подруга лежала на краю дивана и поправляла свои черные длинные волосы. «Мне бы такой цвет волос», — думала я, глядя на ее локоны. Ей очень шло длинное каре. Челки она на дух не переносила, а вот уши закрыть и иногда, для кокетства их показывать — ее любимое дело. К тому же, у нее было множество сережек. Сейчас на ней были фиолетовые сердечки с белым камушком. Скоро ли мне придет в голову приукрасить и свои мочки — вечный вопрос. Наверное, я, как и Монойка, находим в своих ушах нечто неприкасаемое, в то же время восхищаясь и любуясь, с блеском в глазах, на серьги в ушах других девушек, своих мам, женщин в журналах моды. На лице ее не было ни одной веснушки. Никакая весна, ни солнце и прочие раздражители, нет, все впустую. «Неужели в этом городе веснушки достались только мне?» — фыркала я носом. На столике Кауфы, куда сейчас присела я и разглядывала свои брови, лежали маленькие зеркальца, тени новой итальянской марки Pupa, салфетки, уже порядком засохшая кисточка для ресниц и еще пятьдесят и сто разных мелочевок для поддержания красоты. Что и говорить, количеством косметических средств Кауфа обгоняла меня и оставляла далеко позади как гоночная машина клубок едкого дыма выхлопной трубы после старта.

— Мне и правда пора домой, — бросила я.

Поймав блуждающий взгляд Кауфы по моему телу, я плавно встала со стула, поправила воротничок рубашки и, прильнув влажными губами к щеке своей подруги, поцеловала ее. Уловив приятный аромат ее тела, я еще раз глубоко вдохнула, вобрав в себя все запахи. Там были и слабые нотки пряной корицы.

— Тебя проводить? — спросила меня Кауфа.

Потянувшись, я ответила так, будто напрашивалась на что-то особенное:

— Только если до двери в подъезд.

Выйдя в прихожую, добавила:

— Меня пугает твой лифт. Я бы вообще по лестнице прогулялась. Идешь себе, ковыляешь. И не застрянешь, не упадешь и не встретишься с чудаком в замкнутом пространстве. Только ты и твои ноги.

— Надоедливый лифт, — ответила Кауфа. — Ночью, когда засыпаю, слышу его скрип.

Преодолев последний рубеж в девять ступенек, я обнялась с Кауфой и на прощание сказала: «Ты меня не забывай, подруга. Думаю, в конечном итоге и ты сдашься, напрасно бросив попытки достать меня из крепкого сна». Я отстранилась и ощутила присутствие чего-то инородного.

— Раньше ты так никогда не шутила, Фина, — прервала меня Кауфа. — С такими глазами как сейчас ты актрисой должна быть.

На секунду задумавшись, я отшутилась:

— Жди первый показ завтра, когда жар солнца спадет. В вечернее пение красношейки с пентаграммой на груди.

Кауфа прыснула и мягко проговорила:

— Иди давай, леди Хепберн.

Погода на улице встретила меня так яро, как громко и озабоченно, вприпрыжку и с поднятым хвостом встречает хозяина его преданный пес. На теплый ветер кубарем обрушился морозный туман, вытеснив все очарование открытых плеч, придорожных лавок, клумб с домашними цветами и редкими кустиками малины. Улетучилось желание купить сливочный вафельный стаканчик мороженого. На коже рук, около груди и на животе, под рубашкой, выстроились в ряд мурашки. Они то появлялись, то вновь уходили, а их дирижером был ветер с запада на восток, с юга на север. Я одернула рюкзак и быстро зашагала в сторону остановки. Кратчайший путь до места отбытия нужного мне автобуса лежал через многоэтажные дома и узенькие улочки. До сих пор не раскрыв тайну сильных порывов ветра, блуждающих меж пятыми и вторыми этажами, спускающимися и уносящими все не приколоченное на дорогах и площадках, тротуарах и открытых полях, я, опустив голову, семенила зигзагами и старалась выглядеть как герой. Мне всегда казалось, что только одна я не справляюсь с порывами ветра и выгляжу в моменты борьбы с воздушными стенами как кисельная баба с косой за спиной. От ударов косы о спину создавалось ощущение, будто волосы хотят тебе что-то сказать. Беспокоятся о тебе, ведут борьбу с твоим желанием или надобностью покинуть теплый, сохраняющий и берегущий прелесть некогда хорошо уложенных рыжих, черных, русых и молочно-кофейных волос.

Я медленно шла, оборачиваясь и оценивая пройденное расстояние. Минула школу единоборств, обогнула стоматологическую клинику, осторожно пересекла дорогу и нырнула во двор, просочившись меж двух красных домов. Дорога здесь была протоптана задолго до появления меня на свет. Шла по диагонали, ровно по центру которой разместилась узенькая лавка. На встречу мне, вдруг ниоткуда, покатилась маленькая девочка, разодетая в розовые тона. Я мельком встретилась с ней взглядами. Ноги ее были обуты в ролики огромных размеров. Катилась неуклюже, хватаясь руками за воздушные столбики и деревья. Дойдя до лавки, я увидала розовые туфли. «Это она их тут оставила», — подумала я. Присев на скамью, я задумалась. Неужели этой девочке не мешает такой сильный ветер? Вбирая в себя кислород, которого так не хватало из-за противных порывов ветра, я мысленно билась о трех путях. Волосы вдруг уловили упавшую сверху каплю, и я отметила про себя: «Здорово. Еще дождя мне не хватало. Что ж. Поливайте меня, сносите с ног. Я ведь бедная Гафинка».