Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Незыблемое пространство, основа основ всего, оказалось податливым как прибрежный ил — кучей слежавшихся лепестков, преющих в черной яме бытия. Когда что-то срывалось с одного, падая на соседний, тот мучился и рвался от неподъемной для него ноши. Таковы были законы этого мира. Знать бы, кто их придумал…

М. дернулся и открыл глаза. Виденное явно не предназначалось для человека, было слишком сложным для его плоского восприятия, как статуя Афродиты для инфузории.

Что за существа ворвались в наш мир сегодня? Откуда они? С каких чужеродных прерий? Сколько еще их будет, если он упустит нужный момент? И опять этот идиот, обвешанный голубями, попытался пробраться в щель! Из всех виденных М. тварей, Кэ единственный, кто проявлял такую настойчивость. Однажды они даже обменялись словами:

— Пусти, — сказал собранный из кусков пришелец.

— Отвали, — сказал М. и закрыл «кротовую нору».

Сон не шел и руки продолжали дрожать. Глаза мучительно искали чего-то, какого-нибудь дефекта пространства — признака назревающего разрыва. Но комната выглядела обычно — бедно, просто и тесно. Вся мистика из нее исчезла.

Семь часов труда, едва не оказавшегося бесплодным, когда они все-таки прорвались. До этого момента М. не представлял, с кем точно имеет дело — оказалось, что сущие коровы, хотя и необычного вида. Хорошо, не какой-нибудь саблезубый тигр или крыса размером с велосипед, которые бы весьма обогатили городские легенды.

Обезумевшее стадо ринулось в ночной переулок где-то на востоке Москвы — он так и не разобрал где именно. Прореху между мирами едва удалось закрыть, пока твари не разбежались по всему городу. Переполох, следующий за этим, не хотелось даже воображать! Впрочем, отдадим должное зловредной человечьей природе, ситуация была не лишена юмора. Например, этот ошарашенный постовой, кувырком полетевший на мостовую.

— Надеюсь, его не слишком заслюнявили мои случайные визитеры.

М. мысленно подчеркнул «мои». Где-то глубоко в сердце он гордился своим исключительным положением и весьма эффектными штуками, что ему открылись, сколь бы они ни тяготили его.

— Как жестоко я наказан за любопытство! Кошмар всевластия, оказавшегося в слабых руках. Нужна целая армия таких как я, чтобы перенести все это, — причитал он, лелея свою хандру. — Что будет, когда моих сил не хватит?

М. хотел посетовать на что-нибудь еще, и уже выбирал — на одиночество или отвратительность социума — когда в дверь кто-то забарабанил.

— Кто еще?.. — слабым голосом спросил он, повернув голову.

— Открывайте немедленно!!!

Да, социум являл себя отвратительно.

Голос за дверью показался знакомым. М. встал, для света приоткрыл печь, накинул халат и отодвинул щеколду, впустив в подвальчик волну холодного воздуха.

Ну конечно! На пороге стоял жилец сверху — низкий и черноглазый, с изумительно густой шевелюрой, жесткой как кабанья щетина, которого называли Бердых. М. вообще никогда не обращался к нему, только сдержанно кивая при встрече.

Он был редкой породы скандалистом, упорным и глухим в споре, убежденным в собственной правоте настолько, что готов был препираться с кротами о темноте. Теперь ноздри Бердыха раздувались, и вся фигура говорила о крайней степени возмущения.

— Что вы себе допускаете?! — закричал он вместо приветствия.

— Что? — не понял М..

— Прекратить! Штукатурка сыпется с потолка! Я не могу спать! — прокаркал сосед, словно соскребая слова с гортани.

Опешивший от нападок М. попробовал пошутить, заметив, что живет в подвале и уже к чему-чему, но к соседскому потолку не имеет ни малейшего отношения. Помянул даже вектор гравитации, стрелой обращенный вниз, но щетиноголовый сарказм не понял и застыл в негодующем ожидании, сверля взглядом грудь оппонента.

Не зная, что добавить еще, М. скис и уставился поверх зловредного карла на ступени лестницы, присыпанные листвой.

— Пьянствуешь?! Я все знаю! Знаю! — продолжил гнуть свое коротышка, делая полшага вперед.

Пахло от него перепревшей хвоей. Но не так, как это бывает свежо в лесу, а так, словно лапник закис в болоте. М. брезгливо отстранился.

— Ответишь по советским законам! — молотил пришелец, округлив рот.

— Послушайте. Я в квартире один, уже лег спать, вы меня разбудили. И вообще не понимаю, в чем дело. Отстаньте, пожалуйста, от меня. И прекратите скандал!

— Не дури мне! Я тебя предам в руки милиции!

Тут что-то щелкнуло в сознании М., и он резко с чудовищной силой схватил верхнего жильца, бросив его как тюк через всю прихожую. Затем встал над ним, уперев руки в бока, с таким лицом, что незваный гость решил за лучшее проглотить подоспевшее ругательство и остался сидеть на энциклопедии, служившей подушкой М..

— Я. Не. Шумел. Ясно?! Убирайтесь вон! Иначе я сам позову милицию! — взревел он, с удовольствием ощущая, как гнев очищает разум. — У меня вообще бронь от комиссариата! — выпалил М., решив добить противника, сам не представляя, какая-такая у него бронь.

Однако угроза подействовала, потому что Бердых, поджав губы, встал и молча пошел вон из квартиры.

— Утром напишу заявление, — тихо, но внятно произнес М., с удовольствием отметив, как дернулись плечи скандалиста, будто в загривок ему угодило камнем.

Выпроводив бесноватого соседа, он сел на табурет, чтобы успокоиться.

За окном светлело. По улице с шумом пронеслась конка — лихач присвистнул, натянув вожжи. Раздался собачий лай. Совсем скоро заскребут дворники — хоть беги: он терпеть не мог всех этих скребуще-шуршащих звуков, наматывающих на кулак нервы. М. встал и с силой захлопнул форточку.

Как это бывает у людей нервического склада натуры, чувства опустошенности и крайнего измождения сменились у М. жаждой срочного действия, которому первый выход — в словах. Он вбежал в переднюю, снял и вновь повесил пальто, замер, собрался с мыслями и убедительно выдал мойке, провожая взглядом каплю воды:

— Затеряться во времени проще, чем где-нибудь еще! Ибо, — вздел он указательный палец, — времени больше, чем суши и моря совместно взятых. Больше любого мыслимого пространства. Да.

На этом мысль оборвалась. Монолог, достойный Римского Форума, прекратился, смусоленный в самокрутку нищенского подвальчика. Тени проезжавших машин волочились и вздрагивали на стенах.

Постояв с одухотворенным лицом минуту, он продолжил, расхаживая туда-сюда, словно маятник, отрастивший ноги:

— Секунда сильнее и вместительнее всего! Она, даже невесомая ее часть, исчезающе-крохотный осколок, отражает все как в гигантском зеркале. Это…

Тут он снова сбился. Невидимый собеседник пытливо всмотрелся в его лицо, а затем, не дождавшись продолжения речи, занялся своими делами, плюнув на философские измышления явно сумасшедшего человека.