Вероника Батхен - Мю Цефея. Дикий домашний зверь

— Да, — произнес он. — Переворот! Резня! Это гораздо эмоциональнее Тризны. Да здравствует резня! Я тебя хочу! Иди. Иди ко мне, детка, я покажу тебе, как это делается!

Хирурга вывернуло на ноги державшего его телохранителя. Тот тут же сбил Хирурга на пол ударом локтя по затылку.

— Не бейте его по голове, — пробормотал Мазай. — У него могут лопнуть сосуды.

Ударивший Хирурга телохранитель как раз приподнял Хирургу веко и недоуменно оглянулся:

— А этот, похоже, сдох. С чего бы?

В ответ снизу в ложу прилетели разворачивающиеся с воем спирали из дискобола.

— Тяжелая артиллерия! — закричал телохранитель, оттаскивая Величайшего от ограждения. — Мы под обстрелом! Уходим! Уходим!

Мазая вздернули на ноги и потащили следом за Величайшим по каким-то лестницам, коридорам, выскочили в большой зал Пентагона, наполненный воплями и дымом, спотыкаясь о тела под ногами, побежали, прыгая через сиденья.

В тускнеющем свете расстрелянных прожекторов, истекающих синим чадящим пламенем, Мазай успел увидеть, что Клетка пуста. Только труп Бармаглота лежал на полу, и свисали длинные потеки загустевшей, светившейся в темноте крови…

Потом сбоку от них во мраке заиграли быстро надвигающиеся огни, похожие на плывущую в темной глубине глубоководную рыбу.

Красотка вылетела из темноты, сбила кого-то с ног ударом всего тела и с хрустом сомкнула светящиеся челюсти на голове тащившего Мазая телохранителя.

Мазая обдало теплой кровью с головы до ног.

Лютая бойня в темноте не затянулась…

— Да ты не вопи так, старичок, — проговорил Мазай, перезаряжая одной рукой подобранный жаломет и удерживая Величайшего другой за горло на полу. — Береги сердчишко… А то сдохнешь ведь, не сходя с места

— Ну ты и дерзкая же сволочь… — прошептал Величайший. — Чего ты там хочешь? Серебра? Дам. Не вопрос.

— Ну уж нет, дешевле будет прибить тебя прямо тут.

— Да ладно! Договоримся! Мне рано умирать сейчас, я не хочу!

— А то тебя кто-то спросит…

— Слушай! Да слушай же! — Величайший цеплялся за напряженное запястье Мазая. — Отдай мне мое сердце и я уйду! Оставлю все тебе, положение Бессмертного, власть — все. Это же сотни лет власти. Где ты еще такое получишь? Только отдай мне мое сердце.

— Да нет уже никакого сердца! — прокричал Мазай в ответ. — Нет больше никакого яйца! Красотка отравилась и сбросила это твое яйцо. Нет ничего. Ничего нет.

Величайший слабо хватался за руку Мазая у себя на горле, и синие губы его дрожали:

— Как нет?

— Вот так!

— Как же… Как же так? А я? Мое сердце? Я? Не может быть… Подожди! Подожди! Неужели… Неужели мне нечего дать тебе?

— Мертвых оживлять умеешь? — спросил Мазай. — Нет? Я так и думал…

Приставил ствол ко лбу Величайшего и нажал на спуск.

Красотка стояла у него за спиной, низко наклонившись, чтобы все видеть, и облизывалась.

— Вот и все… — Мазай, цепляясь за бок Красотки, с трудом поднялся на ноги и огляделся.

Вокруг занимался большой пожар. Но, несмотря на поднимающееся пламя и дым, Мазай видел, как к нему по разгромленным рядам подбираются все ближе упорные люди со знаком кусающего свой хвост аспида на броне.

— Идите сюда, уроды, — проговорил Мазай, переламывая о колено и перезаряжая ствол жаломета. — Я вас отсюда не выпущу. Пришла вам пора вымирать…

Ребенок родился в срок. Крепкий мальчик с желтыми раскосыми глазами, как у отца. Ребенка положили на медную чашу весов над алтарем, и брат-жрец провозгласил:

— Кто даст меру, равную весу сего первенца?

Томирис вышла вперед и одну за другой начала выкладывать на противостоящую чашу весов серебряные бычьи головы. Ушло почти все серебро, что у нее было. Чаши весов сравнялись, и ребенка отдали рыдающей от счастья и ужаса матери. Жрец отключил газ, и горящий над алтарем семейного очага факел угас. Раскаленная решетка жертвенника начала остывать.

Когда-то на этом жертвеннике сгорел первый ребенок Томирис. Она тогда была совсем девчонка, и некому было ей помочь…

Она отвела взгляд от жертвенника, подошла к женщине с ребенком.

— Лесса? Вы помните меня? Я была с теми людьми, что забирали вас из Храма перед родами?

— Я помню. Но… Кто вы?

— Я Томирис, я работала с вашим мужем в Пентагоне.

Помолчали. Лесса спросила:

— Что там случилось?

— Второй Ушмаль, это такие бандиты, проиграли все свои деньги на Тризне по первому городу. А ваш муж… Он их выиграл. Это то самое серебро. Это он его добыл. И они его за это убили…

Лесса всхлипнула:

— Мне говорили, кто-то из Бессмертных там скончался.

— Да. Там много кто погиб. Пожар.

— Говорят, это не случайно…

— Возможно, — коротко ответила Томирис. — Поэтому мы и вас вывезли, чтобы вы не попали под удар.

— «Вы» — это кто?

— Кое-кто зовет нас «Четвертым Ушмалем».

— И что это значит?

— Возможно, это значит, что мы не хотим оставаться Третьим…

— Так все это было не случайно?

— Скорее, мы воспользовались ситуацией.

— Почему вы не спасли его? — Лесса смотрела на нее огромными влажными глазищами.

Томирис вспомнила, что это именно она начала финальный бой, а потом выпустила Красотку из Клетки, чтобы спасти Мазая. Но этого оказалось недостаточно.

— Мы просто не успели… Прости!

Женщина с ребенком отвернулась — трижды возведенный Ушмаль лежал внизу под ее ногами и мог видеть все, но эти слезы были только ее.

Наконец Лесса вытерла глаза, приласкала спящего сына.

— Я так боялась, что он просто сломался, что бросил нас… — прошептала она.

— Это не так, Лесса, — возразила Томирис. — Он сделал все, что мог.

— А вы? Вы что-то смогли?

— Ну… Один из Бессмертных пал, другой банкрот, его падение — вопрос времени. Наверху освободилось два места, и мы их займем. Надеюсь.

— Так зачем все это? Что изменилось?

— Да пока ничего, пожалуй. Но твой сын жив и теперь уроженец Ушмаля. И, может быть, однажды именно поэтому наших первенцев перестанут приносить в жертву на алтарь семейного очага.

И они вместе пошли вниз по лестнице к подножию Храма.

Тем временем Красотка, выбравшись из города по мусорному каналу, по шею в воде, под пеленой огромного пожара, пересекла наконец джунгли Дельты и вышла на бесконечные серединные равнины. Светящуюся краску с ее кожи смыли тропические дожди. По пути она разорила несколько чужих кладок, поймала и съела не в меру наглую обезьяну и теперь была сыта. Дул свежий ветер с одуряюще горячим ароматом степи. Запах города уже забывался, как и таяла память о постоянных боях и ярости, о двуногом малом собрате, умершем, потому что не мог больше бежать. Она забывала — у нее короткая память. То время прошло. Теперь у нее была ее жизнь.

Отсюда и до бесконечного горизонта.