Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

На самом деле, ему было интересно, далеко ли до места, где можно увидеть драконов — или хотя бы одного. Мысль о том, что он так близко от мечты Фиенни, заставляла предвкушать что-то необычайное.

— О, мы причалили именно там, где тебе обязательно понравится, — промурлыкала Сен-Ти-Йи. — Мы во владениях Поэта.

Поэта?… Это что, ещё более тонкий способ поиздеваться над ним?

Альен хотел уже спросить о причинах столь необычного выбора, да и вообще — усомниться в наличии поэтов среди бессмертных и всезнающих тауриллиан. Но тут новое ощущение пронзило его, как сияющий меч. Как клинок вроде того, что заносило над Бадвагуром крылатое существо, первое из явившихся к нему порождений Хаоса…

Беззвучная, болезненно-сладкая мелодия наполнила его до краёв, а магия Лэфлиенна вдруг превратилась из прекрасной в невыносимую. Нежное сияние волшебства обрело чёткость, так что сознание захлестнуло огненной волной. Зеркало испуганно вжалось Альену в пояс; он медленно выдохнул, пытаясь собраться с мыслями и заставить себя беззащитными глазами смотреть на солнце.

А солнце меж тем стояло уже напротив него. Оно вышло из-за кипарисов, едва касаясь травы узкими босыми ногами.

Раньше Альен думал, что от Отражений исходят мощные токи Силы — мощнее, чем ото всех. Но сравниться с этим они могли не больше, чем амулеты деревенской знахарки — с артефактами из древних хранилищ Кезорре.

Нечто подобное — но не такое сокрушительное — Альен испытал, когда говорил во сне с Сен-Ти-Йи. Возможно, дело было в том, что она тогда не стояла перед ним воочию, как теперь солнце.

Ривэн ловил ртом воздух, точно давешняя рыбёшка. Альен посочувствовал: что же должен чувствовать дорелиец, если даже его так запросто смяло, не оставив ни единой мысли в голове?…

— Свет по водной глади бежит, но время бежит быстрее, — мелодично произнесло — почти пропело — солнце. — Скоро ли застанет нас в пути свет зари? Скоро ли стены далёкого города?…

Это были строки из длинной древней поэмы, которую Альен с детства любил и перечитывал от начала до конца, наверное, раз восемь. Поражённый, он закончил отрывок за солнце:

— Скоро ли не останется больше шагов, чтобы вести нас по этой дороге, которой конца не видать? Скоро ли, о Лааннан, герой из героев?

— Замечательно звучит, не правда ли? — обрадовалось солнце, и в алмазных лучах Альен начал наконец различать очертания тела. Солнце было стройным, высоким мужчиной с золотистой кожей и пером, воткнутым за ухо. Мужчина был наг. — Я долго работал над этим текстом. Тебе нравится, путник? Некоторые места, возможно, слабоваты, но целое, по-моему, прозводит недурное впечатление.

Альен долго не мог ответить ничего вразумительного. Обнажённый человек (о нет, не человек, конечно — лишь некто, пожелавший придать себе такую форму) смотрел на него с вершины каменной гряды, и из его глаз исходило неземное сияние, так что и цвет их нельзя было определить. Его кожа тоже сияла — не загаром, а золотом, будто у статуи; а перо за ухом было белее снега. И нагота не вызывала неловкости — то была божественная нагота, и пришедший больше всего походил на юного бога.

Единственное, что насторожило Альена, вернув ему чувство «здесь и сейчас»: перед «солнцем» мучительно хотелось пасть на колени.

— Да, — выдавил он, недоумевая, откуда бессмертному известен его родной язык. Лишь потом он сообразил, что пришедший говорит на слегка изменённом его варианте — как бы более устарелом. И правда, похоже на древний ти'аргский; хотя Сен-Ти-Йи творила заклятия на древнем наречии Отражений… — Когда-то я был очень впечатлён поэмой о Лааннане. На моих берегах имя её автора считается утраченным.

— Очень жаль! — воскликнуло «солнце» — так искренне, что сразу становилось тоже жаль. — Хотя, наверное, нельзя было и ожидать ничего другого… Я давно не встречал никого из-за океана. Трудно даже вспомнить, насколько давно.

На секунду Альен забыл, как дышать.

— Быть может, не так уж давно? — с сильно бьющимся сердцем спросил он. — Не семь ли раз описало круг солнце?…

— Нет, Поэт не знаком с твоим другом, — чуть насмешливо (хотя и меньше, чем всегда) сказала Сен-Ти-Йи. — По крайней мере, не был знаком при жизни.

— Ничего не понимаю! — в отчаянии произнёс Ривэн, плюхнувшись на узел с вещами: видимо, устал стоять. — Так, значит, это Вы… это он… это Вы написали поэму о Лааннане? Нас даже в приюте заставляли учить наизусть отрывок о бое в море, а по зачину мы учились писать… В переводе на дорелийский, само собой. Как такое может быть?

Поэт посмотрел на него светло и открыто — без малейшего презрения. Он точно не походил на сумрачного тирана, какими Зелёная Шляпа изображал тауриллиан.

— Почему же нет, уважаемый путник? Думаю, если хорошо покопаться в вашей словесности, можно найти немало строк, созданных этой рукой.

Он сделал несколько бесшумных шагов и каким-то образом оказался совсем близко. Сияние его разума снова ослепило Альена; блоки на его сознании разлетелись в щепки. Он чувствовал себя жалким и слабым — точно студент-первокурсник в Академии или неопытный ученик в Долине, с провалами освоивший первые заклинания.

Тем не менее, бессмертный признался:

— Я чувствую в тебе силу, которую ни в ком доселе не чувствовал… Нить протянута от огненных врат, что недавно разверзлись, прямо к твоему сердцу. Греет она его или сжигает, о странник?

Его слова сами собой складывались в ритм, в изящный узор — прихотливый, но без чего-либо лишнего. Альен быстро заслушался.

— Скорее сжигает, о бессмертный Поэт, сочинивший Лааннана. Не в моих силах, увы, ответить так же гладко… Я тот, кому обещали встречу на этом берегу. Я приплыл, чтобы зашить разрыв в нашем мире, в Обетованном.

Почему-то ему хотелось говорить об Обетованном как о мире в целом, не разделяя свою родину и Лэфлиенн. Поэт долго смотрел на него; и, если честно, это было безумно приятно — словно золотые лучи продолжали захлёстывать душу.

И в глазах его тоже плескалось не то золото, не то древняя расплавленная бронза. Драконьи глаза, внезапно понял Альен.

— А мне кажется, что ты приплыл зашить совсем другой разрыв, Альен Тоури, смертный из Ти'арга… Добро пожаловать в мой дом.

Поэт жил на чердаке. Наверное, так и полагается поэтам; по крайней мере, многие менестрели, попадавшиеся когда-либо Альену, любили селиться где-нибудь повыше, и солнечные мансарды в Кезорре прекрасно удовлетворяли их запросы. Другие, странствующие, просто однажды появлялись в замке лорда или усадьбе чара, с загадочно-утончённым видом требуя себе комнатку в башне либо на верхнем этаже, куда не будут пускать посторонних. Альену всегда было смешно наблюдать, как они при этом закатывают глаза, притрагиваясь к лире или флейте — будто к опаснейшему в мире оружию.