Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

Такими, разумеется, были не все, но большинство. Таинственное очарование, окружавшее менестрелей, рассеялось для Альена очень рано, лет в тринадцать-четырнадцать. Может, тогда и началось то неумолимое, что обычно называют взрослением — странные мысли, желания и вопросы, предсмертная агония любви к песням о рыцарях и строкам о герое Лааннане.

Увидев же чердак Поэта, Альен был вынужден допустить, что агония эта всё-таки не закончилась. Иллюзии — вообще живучая штука.

— Заклятие сжатого воздуха? — полюбопытствовал он. Над верхушками кипарисов, на фоне нежно-синеватого неба, парил мраморный портик с колоннами и маленьким округлым куполом. Создавалось впечатление, что от другого, большого, здания отпилили кусочек — самый невесомый, точно клочок облака — и отправили в свободный полёт.

Поэт тихо засмеялся. Его смех обжигал медовым, солнечным теплом; Альен пока не привык к этому — после холодного чёрного корабля, дней в море и неотвязной боли рядом с тауриллиан слегка хмелела голова. Свет его Дара по-прежнему наполнял всё вокруг красотой и смыслом; Альен почти с ужасом попытался представить, каким могло бы быть личное зеркало Поэта, поселись он в Долине Отражений. К нему, должно быть, даже приблизиться было бы сложно.

— Не знаю, — сказал Поэт и поманил «чердак» пальцем. Портик снизился, осторожно облетая кипарисовые ветви, и замер на уровне роста Поэта — словно обученная белая птица. — Разве для волшебства нужны готовые определения?… Я не задумывался о том, как назвать это, когда творил себе дом.

Сен-Ти-Йи кашлянула в кулачок, и Поэт, казалось, впервые толком заметил её.

— Знаю, что ты не согласна с этим, старая подруга, — с улыбкой он предложил старухе руку, нисколько не стесняясь своей золотистой наготы. Слово «старая» звучало, на взгляд Альена, слишком уж двусмысленно; хотя какое тауриллиан дело до возраста?… — Никакого бездумного вдохновения, и разум превыше всего, так?…

Сен-Ти-Йи с забавной важностью приподнялась на цыпочки, чтобы опереться на длиннопалую руку. Ривэн, не удержавшись, хрюкнул от нервного смеха; на него никто не обратил внимания.

— Разумеется, так, мой неизменный друг. В Обетованном, среди смертных, разум начинаешь ценить вдвойне… Особенно когда протянешь столько же, сколько я, в отвратительной на вид и неудобной оболочке, — поразмыслив, старуха прислушалась к шуму кипарисов на слабом ветерке и прибавила: — Ещё и давно разложившейся, между прочим.

Тычок в адрес его некромантии — или просто к слову пришлось?…

Ривэн поморщился; Альен явственно видел, что его тошнит. Кажется, летающий «чердак» не искупил качку на заколдованном корабле и общество старухи.

А может, он просто не простил ей смерти Бадвагура и приступов Альена. Не хотелось рассуждать о том, чего именно — в большей степени…

— О боги… — прошептал Ривэн, с опаской отодвигаясь от обоих тауриллиан. — Никогда не думал об этом. Она ведь действительно разложилась.

Звучало это жалобно — он словно искал у Альена защиты. Но неужели Повелитель Хаоса способен защитить кого-то от идеальных воплощений этого самого Хаоса?…

— Нужен маленький пропуск, Альен Тоури, — Поэт достал из-за уха перо и, щёлкнув по нему ногтем, вызвал из небытия капельку чернил. — Моё жилище только кажется беззащитным. Не верь своим глазам.

И снова игры: последняя фраза явно относилась и к нему, и к отвращению Ривэна, который никогда не видел Сен-Ти-Йи в истинном облике… Альену оставалось лишь восхититься уровнем.

— Наверное, надо что-нибудь написать? — догадался он, глядя, как от кипарисов разлетается стая крупных синих бабочек. Они кружили у портика, словно мотыльки у фонаря, но не могли пересечь невидимую границу. — Экспромт?

Сияние вокруг Поэта на секунду померкло. Он замер с пером в руке.

— Хочешь сказать, это предсказуемо? — разочарованно протянул он.

— Довольно-таки, — осторожно согласился Альен. Мысленно он делал ставки на возможную реакцию. Проверить на уязвимость бессмертного — когда ещё предоставится такой случай?…

Но, уже к его разочарованию, Поэт с новым смехом поднёс перо к мраморному фундаменту портика.

— А мне нравится, — сказал он. — Знаешь, что самое страшное в бессмертии при отстутствии перемены мест, Альен Тоури?… Нет, не одиночество. Скука. Вот мы и развлекаемся — каждый так, как умеет…

Он написал строку на фундаменте — Альен успел разглядеть тонкую вязь букв, — и мрамор беззвучно впитал чернила. Стёрлось всё дочиста — раньше, наверное, чем до самого Поэта добрался смысл написанного; мрамор жадно съел слова. Отчего-то Альену стало не по себе.

В тот же миг в портик хлынула стая бабочек; потом он бесшумно опустился на землю, примяв ковёр из мха и пышные папоротники. Мелодичная птичья трель раздалась издали; ей отозвалось хлопанье крыльев. Вслед за Сен-Ти-Йи и Поэтом (они всё ещё держались за руки, будто бабушка и заботливый внук — если допустить, что старая ведьма и юный бог могут быть родственниками) Альен вошёл в портик. Ривэн хмуро шаркал следом. Мешок со статуэтками Бадвагура он нёс в руках, упрямо отказываясь принять магическую помощь Альена.

— А если твой приступ повторится? — пробормотал он в ответ на безмолвное предложение. И покрепче прижал мешок к себе. На Поэта он не смотрел, с видимым усилием заставляя себя его игнорировать — так пьяница отводит глаза от бутылки, а чуть позже, для верности, ещё и отодвигает её.

— Уже не повторится. Он пришёл туда, куда стремилась его сущность, — не оборачиваясь, проскрипела Сен-Ти-Йи. Её седые космы снова разметались по плечам, но вот так, со спины, были даже красивы — будто земля Лэфлиенна заменила их паутинную дряхлость серебром. — Проходи, волшебник. Будь гостем… Страшно подумать, сколько я не бывала здесь — а ничего не изменилось.

— Пусть вовек не меняется то, что радует чьё-то сердце, — ритмически отозвался Поэт, и на плечо к нему опустилось сразу несколько бабочек.

Альен огляделся: на «чердаке» не было ничего, кроме стола — точнее, подобия конторки — для письма стоя. Впрочем, по одному желанию Поэта на ней появилась большая чернильница и лист бумаги, а рядом — четыре удобных кресла, столик с бокалами и пыльным кувшином вина. Ривэн сделался ещё более унылым: колдовство со скоростью мысли нарушало все его представления о мире и потому пугало.

Поэт с кошачьим изяществом сел в одно из кресел, вытянув голые ноги. Бабочки вокруг него напоминали уже второй, синий ореол.

— Прошу. Ведь так принято на востоке Обетованного встречать гостей, Альен Тоури?

— Почти.

Альен сел напротив. Почему-то вспомнилось, как сам он в Домике-на-Дубе встречал Нитлота — своего последнего гостя в прежней жизни, жизни без теней Хаоса в груди и их ядовитого шёпота ночами. Тогда он не знал, что этот гость последний; иначе, наверное, вёл бы себя повежливее… А может, и нет. Трудно быть вежливым с тем, кто тебя ненавидит, — особенно если сам без должного жара отвечаешь взаимностью.