Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

Видимо, изначально сады задумывались тауриллиан как место для отдыха и прогулок, а уже много позже — когда Золотой Храм оказался закрыт от всего остального мира и принимал всё меньше гостей — стали домом для местных майтэ. Здесь вообще было всё, что требовалось их народу: густые заросли, место для полётов, воздух и ветер через особые отверстия, обилие семян, жуков и личинок… Со скрываемой болью Тааль приходила сюда, чтобы увидеть десятки, сотни обжитых гнёзд. Майтэ со всего материка поселились здесь; и, вне зависимости от того, сделали они это добровольно или по принуждению, как родичи Гаудрун, они были весьма довольны своей жизнью.

Наверное, здесь уже выросло поколение птенцов, которые не знали ничего, помимо Золотого Храма. И так ли уж это плохо? Лучше ли было Тааль, выросшей на развалинах, чем им — каждое утро поющим внутри подлинника?…

Тааль предпочитала не задумываться об этом.

Биир чёрным пятнышком метался под нежно-розоватым навесом. Он уже оперился и вышел из того возраста, когда майтэ во всём зависит от старших членов семьи, однако зрелости ещё не достиг. На открытом воздухе он давно не тренировался, поэтому многие повороты и петли пока получались довольно неуклюжими; но Тааль молчала об этом, чтобы не расстраивать Гаудрун.

Теперь она вообще всё чаще молчала рядом с подругой. Майтэ в садах поглядывали на неё изумлённо, с вежливым любопытством: ведь было очевидно, что она не тауриллиан, а никого более похожего на людей они не встречали. Они не знали её и, со свойственным майтэ тактом, не докучали расспросами: пусть двуногая, бескрылая, вытянутая будто штырь великанша побродит по садам, раз ей тут нравится; что в этом плохого?… Она никому не мешает.

Рядом с ними Тааль одолевали странные чувства. Уже привычная, вросшая под перья (под кожу…) тоска по родному гнездовью и родителям смешивалась, как запахи в воздухе садов, с тяжестью и беспричинной обидой. Отныне она навсегда другая — лишённая крыльев. Урод. Глядя на майтэ, она точно смотрела в какое-нибудь из зеркал Фиенни — в то, которое лжёт.

Она пересекла половину материка, чуть не погибла в Пустыне Смерти, чтобы вызволить их — якобы рабов, попавших в беду. А они давным-давно смирились со своим положением, спокойны и счастливы. Многие из них раз в день добровольно подносят крылья и клювы к магическим сферам тауриллиан, делясь с ними своей силой для будущего обряда.

«А разве это дурно — помогать другим? — искренне удивлялась милая молочно-белая майтэ, к которой Тааль обратилась с вопросом об этом. — Нам нет никакого вреда от этого, а бессмертным нужна наша поддержка. Я вот нисколько не боюсь их возвращения. Они не мешают нам жить».

И таким бесполезно было втолковывать что-то о Хаосе, о свободном разуме, о судьбе Обетованного… Тааль словно раскусила сразу горсть неспелых ягод: никогда её разочарование не было таким горьким.

По ночам её сон крали бесчисленные вопросы: что произошло бы, окажись на месте этих пленников учёный Мьевит, её отец? Или мать, прекрасная Делира? Застенчивый Гвинд, фанфарон Руоль, старый Фауран, чудаковатая тётя Гвилла? Все они остались бы вольными майтэ или тоже смирились бы с судьбой, навязанной сияющими господами, согласились бы отдать Обетованное Хаосу в обмен на сытый покой?… Знакомые лица и перья возникали в темноте, а потом вновь в ней растворялись — о, если бы так же растворились её сомнения!..

А Ведающий? Что сделал бы Ведающий? Он ведь ничего не предпринял для борьбы с наступающим Хаосом — хотя, как и Тааль, чувствовал его распространение. Он позволил Лесу заболеть, не укрыл его от каменных скорпионов Пустыни. Он не помог сородичам Гаудрун, когда на них напали порабощённые (или убеждённые?…) кентавры…

Сомневаться в Ведающем было невыносимо — отчего-то даже более мучительно, чем в отце и матери. Всю ночь, в которую Тааль посетил вопрос о нём, она металась по постели в мутном полубреду; а наутро отправилась к Турию за сонными травами. Она уже понятия не имела, кто прав и как во всём этом разобраться.

И Альен Тоури, Повелитель Хаоса, не мог ей помочь.

— Ау, колдунья! — Гаудрун теперь то и дело называла её так — и в шутку, и всерьёз: по её мнению, лишь колдунье было под силу выжить в Пустыне Смерти и одолеть все испытания, а потом ещё и пообщаться с духами и неуловимыми боуги… И это ещё учитывая, что Тааль ни словом с ней не обмолвилась о Молчаливом Городе и Фиенни. Об этом она вообще пока никому не решилась рассказать — даже Турию… Даже Альену. — Ты смотришь на моего брата или опять витаешь в облаках?

Гаудрун повернулась к ней — комочек чёрных перьев, такая крошечная… Неужели она сама всю жизнь была такой же? Зелёные глаза мерцали с ласковым упрёком.

— Ну, боюсь, в облаках мне уже не витать… — Тааль виновато улыбнулась. — Конечно, я смотрю на него. Он молодец.

— Ещё бы, — Гаудрун прямо лучилась гордостью, созерцая своё маленькое чёрное сокровище. — Он продолжал учиться всё это время, хотя скучал по мне… Всегда верил, что я прилечу. Биир очень сильный.

— Как и ты, — заметила Тааль.

Гаудрун задумчиво покосилась на неё и враждебно — на пролетавшую мимо парочку майтэ, которые перечирикивались, увлечённо сплетничая.

— Тебе не нравится это, да? Не нравится, что мы остаёмся здесь?

— О нет, почему же? — растерялась Тааль. Недавно она сорвала спелый апельсин с ближайшего деревца и теперь в нерешительности вертела его в руках: есть ей не хотелось. — Разве есть другой выход?

— Есть, — Гаудрун понизила голос. — Бунт.

Тааль улыбнулась и покачала головой.

— Бунт против тауриллиан? Это невозможно.

— Вот уж не знаю… Ведь наш коняга когда-то смог.

— Он смог просто уйти своей дорогой, а не бунтовать, — вздохнула Тааль. — Как и мы… А отсюда даже не уйти без их дозволения. Не знаю, выпустит ли нас магический барьер.

— Но ты и сама не уйдёшь, так? — взгляд Гаудрун стал острым и пристальным — как в те времена, когда они только познакомились. О небо и ветер, это же было целую вечность назад; неужели солнце не описало даже одного большого круга?… — Будешь бороться до конца?

Тааль разодрала кожуру, и несколько капель рыжего сока брызнуло ей в лицо; глаза едко защипало. Вдруг подумалось: как же дико и уродливо для Гаудрун выглядят её новые пальцы — белые, без когтей…

Не такие длинные, как у Альена. Не такие чуткие и умные, не способные выражать каждую мысль собственным завораживающим танцем.

— Да, если хватит сил бороться, — она привалилась плечом к упругой кроне тиса, стараясь не сместить ветку, на которой покачивалась Гаудрун, и через силу надкусила дольку апельсина. — Моя мать исцелится, только когда исчезнет разрыв в ткани Обетованного… В нашем мире не должно быть столько Хаоса, сколько сейчас, Гаудрун. Обетованное не вмещает его.