Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Раньше он не думал, что женщина может иметь такое значение. Но он, с другой стороны, и не смотрел никогда на Хелт, как на других женщин. С первого мига, увидев её на покачивающихся носилках, которые тащили двое пленных рабов, он вообще отделил её от всех прочих людей — и это казалось чем-то самим собою разумеющимся.

Это началось не сразу, конечно. Довольно долго они общались, как и положено деверю и невестке издалека, — то есть почти никак. Всё ограничивалось парой учтивых фраз на общих застольях, причём Конгвар каждый раз ощущал себя увальнем и тупицей: он не мог ни ввернуть редкое, но важное замечание, как Форгвин, ни разрядить обстановку удачной шуткой, как отец. Да что там — он и подумать тогда не смел, что такая женщина, как Хелт, может благосклонно посмотреть на такое недоразумение в роду, как он. И она действительно смотрела на него, словно на пустое место. Конгвар маялся: то скакал, как остервенелый, по пустынным полям, едва ненадолго сходил снег, то разъезжал по верфям, помогая с постройкой кораблей, то наведывался в рыбацкие посёлки и даже сам возился с сетями. Он старался загонять себя так, чтобы вечером падать в постель обессиленным, но ничего не спасало: ночи оставались отдельной, мучительной и унизительной историей. Он грыз простыни, ненавидя себя за кощунственные мысли, и был убеждён, что заслуживает самой страшной кары от богов, духов и людей.

А потом будто надломилось что-то невидимое, и одно мелкое обстоятельство, цепляясь за другое, привело к тому, что взгляд льдистых глаз Хелт стал внимательнее. В ней не прибавилось теплоты, но под белым высоким лбом явно велись какие-то сложные, слишком сложные для Конгвара, расчёты и умозаключения. В Чертоге в тот день отмечали какой-то из удачных набегов, где отличился и Конгвар, — он тогда потерял им счёт. Хелт уже была тяжела ребёнком Форгвина; она казалась здоровой и крепкой, и никто не предполагал, что она не доносит благополучно ни одно дитя. (Да и теперь один Конгвар, наверное, знал, что Хелт сама вызывала все свои выкидыши снадобьями из Долины Отражений).

Конгвар переборщил с каким-то южным вином, но больше был пьян от присутствия Хелт. Незадолго до полуночи, когда снег под луной стал похож на расплавленное серебро (ночь была ясная и морозная), он впервые узнал вкус её губ. И окончательно потерялся в колдовстве, которому не знал имени.

…На следующее утро после погребения Хордаго Хелт стояла в одном из открытых переходов Чертога — того, что отделял женскую половину от мужской. Конгвар увидел её из окна своей спальни — застывшую, как изваяние, вцепившуюся затянутыми в шерстяные перчатки пальцами в занозистые перила — и спустился, точно его кто-то окликнул по имени. Она смотрела вниз, во двор, где царила обычная хозяйственная беготня, и не оборачивалась, пока он не подошёл вплотную.

— Дым в воздухе, — произнесла она, и облачко пара собралось вокруг узкого подбородка. Конгвар взглянул сверху вниз на резкую линию этого подбородка, на ровный пробор в золотых волосах, видневшихся из-под капюшона, и вместо прежней страсти почувствовал жгучую, какую-то звериную тоску.

— Дым? — переспросил он, прочистив горло, и встал с ней рядом. Во дворе кололи дрова для очага в трапезной; топор мерно вздымался и опадал в мощных руках черноволосого раба-миншийца, и удары далеко разносились в прозрачном воздухе. Топорище отразило белизну снега, сверкнув Конгвару прямо в глаза, и почему-то он вспомнил лицо отца, обезображенное смертью… А ещё — рассказ Дорвига о волшебной твари, пошедшей против своего хозяина.

Кажется, и впрямь что-то в мире не так, раз магия выходит из-под контроля, а великих людей травят прямо на пирах.

В том, что отца отравили, Конгвар не сомневался, хоть королевский лекарь и уверял, что Хордаго давно подводило сердце. Более того — он даже не сомневался в том, кто именно это сделал.

— Дым от костра, — Хелт наконец взглянула на него — с обычным оскорбительным равнодушием. — Он ужасно чадил, и всё теперь им пропахло. Ты разве не чуешь?

Конгвар покорно потянул носом, но не почувствовал ничего, кроме холода и тонкого, еле уловимого травяного аромата. Хелт никогда не пользовалась южными духами или маслами, так что для него так и осталось загадкой, откуда на ней берётся этот исключительный, ей одной присущий запах.

— Нет. Тебе кажется, — он осторожно дотронулся до её расшитого рукава на предплечье — их явно никто не видел, и это вполне можно было принять за жест братского утешения. — Костёр был далеко отсюда, и всё давно выветрилось.

— Кажется… — Хелт странно улыбнулась, как бы через силу растянув тонкие губы. — Я ощущала его даже ночью, в своих покоях. Повсюду этот дым. И копоть, — проводив глазами топор миншийца, она снова подняла их на Конгвара — и он увидел, как чуть расширились её зрачки, поглощая безукоризненную голубизну. — Твою коронацию уже назначили?

Конгвар вздрогнул — ему неприятно было слышать от неё такой прямой вопрос. Взглядом он спросил, означает ли это, что они могут говорить совсем откровенно. Хелт наклонила голову.

— Пока нет, но сегодня собирается Совет. По меньшей мере пол-луны должно пройти в трауре… — он помолчал; язык точно истыкали иглами, и слова ни в какую не шли. — Ты обещала мне.

Хелт не ответила — только строптиво повела плечом, сбрасывая его ладонь.

— Ты давала слово, что не сделаешь этого.

— Я не давала слова. Ты знал, что я хочу этого, и знал, что могу, — Хелт помолчала. Конгвар понял, что кусает губы, как подросток, и просто не может смотреть на неё. Через двор прошли, бранясь, две кухарки — одна толстая, другая костлявая; обе казались измученными вознёй с поминальным обедом. — И ты никак не остановил это. Значит, согласился.

О да, как всегда, Хелт была права. Так всё и получилось. Только он понятия не имел, как теперь с этим жить.

Пересилив боль, стыд и отвращение, Конгвар спросил прямо:

— Кто подмешал яд?

— Какая разница? — Хелт — красивая, царственная, слабая женщина — сказала это совершенно спокойно, даже со скукой в голосе. — Это мог быть почти кто угодно, разве нет?… Не я сама, уж конечно.

— Разница есть, — подавить гнев оказалось сложнее, чем всё остальное. — Со мной под одной крышей живёт убийца моего отца, а ты хочешь, чтобы я не знал его имени?

— Ты знаешь имя. Хелтингра Альсунгская, — она опять улыбнулась — на этот раз с вызовом. — Можешь приказать схватить меня прямо сейчас, король Конгвар. Меня могут казнить под твоими окнами как изменницу. Что же ты медлишь?

— Прекрати, — тихо попросил Конгвар. Он ненавидел её за это глумление — и себя за то, что терпит его. — Я не имел в виду тебя. Мне нужен виновный. И не только мне. Слишком многие видели, как это случилось.