Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

— Это не всё, сир, — лорд тоже встал и вытянулся по струнке, будто в почётном карауле. — Отражения…

— Нет, нет, нет! Вот от этого уж точно избавь меня…

— Но они давно уже пытаются достучаться до Вас. У них свои проблемы, связанные с магией. В последнее время…

— Я же сказал — нет! Я не стану слушать…

— В Энторе снова видели этих то ли призраков, то ли теней. Женщину на Гончарной Улице нашли мёртвой и израненной, — скороговоркой выдохнул лорд. — Отражения просят Вашей аудиенции…

— Глупые домыслы! Сказки! Слышать не хочу!

— Ваше величество, я сам не доверяю колдовству и понимаю Ваши чувства, но если мы не прислушаемся…

— Приём окончен, милорд, — прервал король, ощутив тупую, нараставшую боль в висках. — Увидимся за завтраком.

Он говорил, как обычно, — тихо, растягивая слова, но лорд Заэру умел улавливать ту грань, за которой не терпелись возражения. Желваки заходили на его выступающих скулах, но поклонился он так же почтительно. Миртис, проходя мимо, шаркнул хвостом по его ноге — ни дать ни взять жрец, осеняющий божественной благодатью; и Абиальд мог бы поклясться, что увидел на лице лорда отчаянное желание придушить королевскую животину.

На Нитлоте в буквальном смысле не было живого места. Кроме бесчисленных колотых ран, порезов и кровоподтёков, у него обнаружилось два сломанных ребра и вывихнутое запястье. Если последнее Альен бы объяснил неудачным падением, всё остальное явно не могло появиться естественным образом: его будто долго били, потом пытали, а потом снова били. Время от времени Отражение теряло сознание от боли и потери крови, а когда приходило в себя — бормотало несусветную чушь. Может, конечно, это и не было такой уж чушью, но Альен просто не сумел бы одновременно возиться с раненым и прислушиваться к его бреду, тем более от агха Бадвагура помощи поступало немного: больше шума от опрокинутых и выроненных предметов. Втащили Нитлота в Домик они, конечно, вместе, да и вообще перепуганный гном старался сделать всё, что мог, — например, прилежно подогревал воду и готовил повязки по инструкциям Альена. Однако с лекарским искусством он определённо не был знаком, хоть Альен во время измельчения ведьминого корня и заметил его необычайно ловкие, уверенные пальцы — пожалуй, слишком длинные для гнома, хотя мозолистые и с узловатыми суставами. Кто же он такой — может, кузнец или ювелир, как многие из горного народа?…

Задумываться об этом, впрочем, возможности тоже не было никакой. К ночи Альена начало пошатывать от потери магической энергии и банальной усталости: он худо-бедно остановил кровь и поработал с переломами, но этого не хватало. Нитлот теперь метался в жару на его кровати, и его большая лысая голова покрылась испариной, а полупрозрачные веки лихорадочно подрагивали. Альен сидел рядом на свёрнутом плаще и мучительно заставлял себя думать, но вместо этого просто пялился на жилку, которая судорожно билась на изжелта-белом виске Нитлота. Жилка эта почему-то поглотила всё его внимание, и, стиснув зубы, он мысленно проклинал взбалмошность Отражений с их вечным стремлением сунуться туда, куда соваться не следует. Семь лет назад он бы мог без ложной скромности сказать, что знает всю их Долину — и ни один из её жителей не был исключением.

— Тебе надо поесть, — донёсся до него густой бас Бадвагура. Альен поднял отяжелевшую голову и постарался сфокусировать зрение; агх стоял перед ним, сняв доспехи, в простой холщовой рубахе и штанах, сшитых словно на толстого ребёнка. Щегольская рыжеватая борода теперь напоминала разорённое птичье гнездо. В руках Бадвагур держал миску с мясом и тушёными овощами (Альен даже не заметил, когда он успел раздобыть и приготовить всё это), а маленькие глазки смотрели уже не так отрешённо, как днём.

— Спасибо, — подавив порыв отказаться, он взял миску и с усилием проглотил пару кусков. Голода не было, аппетита тоже, но хотя бы в голове прояснилось, а мертвящий холод отступил.

Бадвагур, неуклюже переваливаясь, обошёл кровать и промокнул Нитлоту лоб, с негромким плеском отжав тряпку в ведро. Альен впервые осознал, что он ни разу за весь вечер не поинтересовался, кто такой, собственно, Нитлот, что делает Отражение в Ти'арге и в его доме и с какой стати они должны его выхаживать. Мало того — не проявил ни малейшей досады из-за того, что задерживается порученное ему путешествие. Впервые за долгое время Альен почувствовал к кому-то нечто вроде благодарности, но тут же опомнился. Пока ему нельзя доверять. Они знакомы считанные часы. Помнить об этом — и ещё о том, что этот гном уже знает слишком много. По сути дела, Альен у него в руках со своей некромантией… Он снова напрягся.

— Наверное, я должен кое-что объяснить…

— Как и я, — спокойно отозвался агх, поправляя Нитлоту подушку.

— Благодарю, что помогаешь мне, сын гор, — почти искренне сказал Альен, порывшись в памяти и откопав там пару пыльных фолиантов из Академии. В них всегда отмечалось, что агхи — хитрые торгаши, мнящие себя отважными воинами из-за крепких доспехов и неподъёмных секир — крайне падки на лесть. Однако Бадвагур только сдержанно усмехнулся.

— У нас не говорят так уже пару веков, волшебник. Дети в подгорных городах засмеют тебя, если станешь швыряться высокими фразами, — он искоса глянул на Альена из-под кустистых бровей и, заметив его смущение, милостиво прибавил: — Не за что благодарить. Любой бы поступил так.

Да нет, не любой… Альен знал слишком многих, кто поступил бы совсем по-другому. Взять хотя бы того израненного червя, над которым сейчас склонился Бадвагур.

— Я уйду с тобой в Старые горы, как только смогу, — пообещал он. — Мне самому туда нужно. Я… переборщил кое с чем и постараюсь всё исправить.

Знать бы ещё, как это «всё» исправить… И в чём именно «всё» заключается. Снова ему пришлось кривить душой. Он не любил делать этого так часто. Острая тоска вдруг кольнула Альена — тоска по одиночеству и покою этих долгих последних лет. Когда он мог идти или ехать куда угодно, делать что угодно, посвящать себя тёмной или целительской магии, изучать языки… Когда доводилось ни с кем не разговаривать месяцами — и, соответственно, не лгать и не скрываться. В своих записях и мыслях он был с собой честен, а с другими это становилось всё сложнее.

А главное — он не был обязан любить или ненавидеть кого-то, то есть быть слабым, зависимым, привязанным. Долгая цепь разочарований, увенчанная смертью Фиенни, привела к этому, выковала холодную броню вокруг его сердца. Боли не стало меньше — каждодневной, унылой боли за себя и за всё окружающее — но её никто не видел, и куда легче было переносить её одному.