Юлия Пушкарева - Прорицатель [СИ]

Белка поднял голову в мутновато-серое небо, кое-как освещённое тусклым светом Льёреми — точно сквозь бутылочное стекло. Сказители говорили, что когда-то, бесчисленные годы назад, Льёреми сияла ярко и дарила куда больше тепла. В ту пору земля рождала множество ныне позабытых ягод и плодов, люди не знали нехватки пшеницы, а дети не успевали вырасти за то время, пока на реках не тронулся лёд. День можно было легко отличить от ночи — а всё потому, что Спящая Богиня не была Спящей.

Но всё изменилось после Великой войны. У Белки сохранилось только очень туманное представление о том, из-за чего война началась и между какими противниками происходила. Знал он лишь, что в итоге она охватила весь мир и поставила его на край гибели. И тогда Богиня-Мать согласилась принести себя в жертву, чтобы спасти людей и тех существ, которые населяли эти земли раньше них; она погрузила себя в вечный сон, и вместе с ней почти погасла Льёреми. Так что не вернётся настоящий день и настоящее лето, пока не разбудят Богиню — но она спит далеко, под толщей воды, на священном острове, и это всё не более чем красивые легенды.

Белка выбрал подходящее дерево, остановился рядом и занёс топор, собираясь примериться к нижним веткам. Но его отвлёк скрип снега и шум голосов, нарушивший лесную тишину. Кто-то негромко переговаривался, и они приближались.

За годы многочисленных стычек князей друг с другом и с новоявленным Императором у Белки сполна выработалось полезное знание: если есть возможность, прячься. Отец втолковывал это им всем, особенно после того, как сгорел их прежний дом в селении на берегу Мортули. После того, как погибла мать.

Поэтому Белка юркнул в густые заросли запорошенного орешника, поскорее освободив то, что осталось от тропы. Он присел на корточки и плотнее закутался в куртку, спасаясь от холода. Потом осторожно раздвинул ветки и вытянул шею: увидеть путников глубоко в бору в такое время — событие неожиданное, а опасность щекотала его любопытство. Хотя Белка был уже слишком взрослым, чтобы верить в сказки о лесных троллях, его всё ещё влекло всё загадочное и таинственное, и братья частенько смеялись над тем, с какой бессмысленно-счастливой улыбкой он слушал захожих сказителей.

Их было трое, и у каждого лошадь в поводу: верхом тут не проедешь. Белка вытаращил глаза; густо-вишнёвые шкуры лошадей роскошно лоснились, чёрные гривы падали почти до земли, сумрачно блестели жуткие, горящие красным глаза, а из ноздрей валил пар. Настоящие южные кони. В пределах новорождённой Империи они ценились выше золота, и позволить их себе могли далеко не все княжеские дружинники. А это, скорее всего, они и были. На всех троих — кольчуги под распахнутыми меховыми плащами и лёгкие шлемы, простые и ничем не украшенные. Двое мужчин шли чуть впереди и переговаривались; к поясу одного из них, того, что повыше, были привязаны ножны с коротким мечом, другой казался безоружным. За спиной третьего висел колчан, полный стрел с жёлтым оперением. Белка вздохнул с облегчением: значит, это имперцы, и бояться в общем-то нечего. Но его вздох оборвался где-то на середине, потому что солдаты вдруг остановились как раз напротив его укрытия. Белка проследил за направлением взгляда человека с мечом (к слову, из-под шлема на его спину падала толстая светло-русая коса — знак воинской славы) и похолодел. На снегу чернел его забытый топорик.

— Кто здесь? — мужчина возвысил голос, положив ладонь на рукоять. Белка сжался.

— Поражаюсь упорству его Серого сиятельства, если это новая засада, — расслабленно и даже весело сказал его спутник, шагавший позади. Из троих он казался самым узкоплечим и молодым.

— Это не засада, — решился Белка, вылезая из кустов и мысленно проклиная себя. Как можно быть таким дурачком?! Может, мачеха не так уж и неправа... — Это только я. Простите, господа, я сейчас уйду.

— Э, нет, — мужчина с мечом пристально оглядел его, не отнимая руку от ножен. — Что ты тут забыл, парень?

— Ладно тебе, Волк, — примиряюще заметил безоружный. Белка, робея, поднял глаза: у этого было широкое скуластое лицо с курчавой чёрной бородой; он по-доброму улыбался. Что до Волка, то имя очень подходило ему — от пронзительного взгляда и резких складок возле рта пробирал холодок. — Просто деревенский мальчишка. Держи инструмент, — он наклонился и ловко кинул топорик точно в руки Белке. Тот благодарно кивнул.

— Кто знает, — покачал головой Волк. — Забыл ту хорошенькую прачку из предгорий?... Как тебя звать?

— Белкой... Я за хворостом пришёл.

— Откуда пришёл?

— Из Местечка, — Белка махнул рукой в сторону деревни. Она была совсем молодой и потому не успела обрести настоящего названия. Путники переглянулись.

— О, нам, кажется, светит ночлег под крышей, — насмешливо протянул лучник, подходя ближе. На вид он был не старше лет двадцати и обладал прямо-таки медовым голосом — такому бы позавидовали певцы. — Я умру от счастья, как только у меня в желудке окажется хоть что-то горячее.

— Я бы не стал доверять... — начал Волк.

— Да брось. Льёреми заходит, кони устали, а мы закоченеем в этом лесу. Ты проводишь нас к себе в деревню, Белка?

— Конечно, — он закивал, и сердце сладко замерло в предвкушении чего-то неописуемого. Воины Империи — так близко! Интересно, в скольких боях они побывали? Плавали ли на ладьях? А вдруг встречались с самим Императором или — страшно подумать — с Серым Князем?... Белка теперь жадно ловил каждый их жест. Волк — его решения, очевидно, ждали все — ничего не сказал, но неодобрительно поморщился. Заключил беседу чернобородый:

— В общем, заканчивай с хворостом, мы пока подождём, а там покажи нам дорогу. Я Карп, а это Волк и Чибис. Из всего отряда нас осталось трое, и мы не причиним вреда твоим родичам.

Белка даже разомлел, слушая его. Он давно предполагал, что молва о дружинниках — безмозглых грубиянах, которые не могут связать двух слов и рубят всё, что движется, — не более чем молва. Однако Волк подпортил его восхищение, гаркнув:

— Не распускал бы ты язык перед каждым... Ладно. Только давай быстрее со своим хворостом, парень.

Оказавшись в домашнем тепле, Белка блаженно вздохнул и поскорее избавился от мешка, свалив его на скамью. Внутри, как всегда, было душно из-за обилия народа: вместе с отцом жило несколько старших родичей и боковых семейных ветвей — братья с детьми и жёнами. Вся деревушка, по сути дела, состояла из четырёх таких же больших семей.

Женщины как раз собирали на стол — разливали по мискам дымящуюся похлёбку, резали хлеб и сыр. Дядя Крот плёл корзину, засветив лучинку — он считался лучшим в Местечке корзинщиком; другой дядя, Вепрь, опять отчитывал за что-то свою нерадивую жену; дедушка Ворон уже спал в своём углу, отвернувшись лицом к стене; Синичка тихонько возилась с деревянными фигурками; бабушка Сова, как обычно, монотонно покачивалась, устремив в огонь слепые глаза... Но, как только Белка показался на пороге не один, а с тремя дружинниками, жизнь точно остановилась, и почти все уставились на них, умолкнув и замерев. Ласка, сестра Белки, старше его пятью годами, тихонько вскрикнула и выронила поварёшку. Мачеха, оправившись от собственного изумления, сердито шикнула на неё.