Вероника Батхен - Лигр [litres]

– А Олица? – спрашивает Пишта.

– А с Олицей я поговорил уже. Она все понимает, – вздыхает Иржик. – Не делай из меня мерзавца. Ну не могу я от такого шанса отказаться. Мы с Ганкой такая сила! И чем больше вместе, тем сильнее становимся. Ганка очень хорошая! И потом, уважаю я ее, понимаешь?

Мне кажется, что сейчас меня вывернет наизнанку изъеденными внутренностями: разбитым сердцем, кровоточащей душой, и заодно недавно съеденной булочкой со взбитыми сливками.

Не помню, как оказываюсь на улице. Знаю одно: мир рухнул и насмерть придавил меня под обломками.

Пытаюсь вздохнуть, но не могу. Я задыхаюсь, лицо горит, перед глазами становится черно, земля плывет под ногами…

От тяжелой пощечины голова откидывается назад. Холодный вечерний воздух обжигает легкие.

Передо мной стоит высокий худой старик с кожистыми красноватыми веками без ресниц.

– Что мне делать? – спрашиваю я.

Старик пожимает плечами, отвечает чуть помедлив:

– Это не по моей части, девочка. На свете мало магов, но еще меньше людей, которые точно знают, как им быть.

– Я не хочу жить!

– Ничем не могу помочь. – Старик обходит меня, как растущий на дороге куст бузины, и направляется в трактир напротив.

Я не куст. Я Ганка. И мне плохо!

Старик, будто услышав мои мысли, оборачивается.

– Завтра будет легче, – говорит он и заходит в открывшуюся дверь.

Я поворачиваюсь и бегу, на сколько хватает сил.

Дома, запыхавшаяся и заплаканная, забираюсь с ногами на кровать и пытаюсь собраться с мыслями.

Прижимаюсь лицом к подушке в сиреневой наволочке. От нее немного пахнет фиалковым мылом, моим любимым. Иржик теперь моет им голову.

Я люблю Иржика. А он меня уважает. И еще есть какая-то Олица.

Если я не выставлю Иржика сегодня за дверь, то он меня будет уважать еще лет пятьдесят, а то и больше.

Не хо-чу!

На душе расплывается грязная, бурая лужа в бельмах пузырей. Еще немного, и я в ней утону.

Но если выставлю – останусь и без Иржика, и без магии.

Вон там, на столе, лежит приглашение на летнюю ассамблею Академии.

Живут же люди вместе и так, без всяких чувств. И хорошо себе живут. Без проблем.

Лужа на душе противно чавкает.

Нет, не хо-чу!

– Ничего, цаца какая, потерпишь, – вступает в тишине внутренний мой голос. – А то рот раззявила. Поешь как идиотка: все хорошо, все прекрасно. А все хорошо и прекрасно не бывает. Даже дети малые об этом знают. Иржик ведь тебя бить не будет, как некоторые мужья. Наоборот, всю жизнь будет пылинки сдувать. Он без тебя никто. Но и ты без него никто. А два никто – это уже один кто-то. Вытри нос, малахольная. А рот закрой. Ты нигде не была и ничего не слышала. Поняла?

Хочу крикнуть: «Не поняла! Нет!»

Только с губ не может, не желает сорваться ни одно слово. Даже очень плохое…

Иржик приходит через час, открывает дверь, смотрит на меня с тревогой.

– Что-то случилось?

– Ничего, – отвечаю я. – Кажется, простыла немного.

– Сбегать в аптеку за пилюлями? – заботливо предлагает Иржик.

– Не думаю, что поможет. Ничего, поболит немного и пройдет. Завтра будет легче.

Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

Как-то раз, много лет спустя, в сопровождении пышной свиты мы с Иржиком побывали в Ферезах. Я прочитала там новое заклинание. Чтобы в моем родном городе наконец рождались сыновья.

Но в Ферезах все равно продолжают рождаться одни девочки.

Ключик и замочек. Тут много тонкостей. Прав был Долгоносик. Может, он все же был учеником великого Луаяна?

А это, пожалуй, дальний отголосок цикла «Метаморфозы». Может быть, ближе всего ко второй его части: роману «Цифровой». Несмотря на эпиграф, прямых пересечений мы тут не обнаружим, приходится ориентироваться скорее на дух, чем на букву. А раз так, то можно задуматься и о сходстве с совсем другим циклом, сборником рассказов «Мир наизнанку».

И в том, и в другом цикле есть страницы, исполненные леденящей жути. Истории, которые тем не менее не погружают во мрак, но зовут к свету.

Столь же нелегко определить жанровую принадлежность рассказа «Пусть всегда»: киберпанк? Антиутопия? Хоррор? Постапокалипсис? Городская фэнтези (если так, то самая «темная» ее разновидность)? Или, наоборот, научная фантастика?

Можно читать этот рассказ в отрыве от обоих вышеназванных циклов? Да, конечно. Но лучше все-таки ознакомиться и с ними, тогда палитра впечатлений будет богаче и ярче.

Все, во что мы верим, – существует.

На проходной его ждали.

Двое в штатском: пальто с полами до пят, лаковые, не по сезону, штиблеты, федоры с опущенными полями. Тот, что повыше, сразу спросил напрямик: такой-то и такой-то? Он потупился, горестно вздохнул. Кивнул, сознаваясь. На душе стало пусто, легко и отчего-то очень светло, словно отряхнул наконец совесть от застившей свет, подобно угольной пыли, нечистоты. Больше можно было не притворяться, быть, пусть и недолго, тем, кто ты есть. От осознания этого сами собой расправлялись ссутуленные плечи и распрямлялась угодливо согбенная, как того требовала роль, спина. Странное, давно позабытое чувство. Позабытое, к счастью, не до конца…

Показал фальшивый аусвайс; аусвайс забрали, взглянув лишь мельком; обиднее всего было то, что сразу же отняли – без применения силы, но так уверенно, что и язык не повернулся возразить – мешок со всем содержимым; внутрь даже не заглянули – просто швырнули в кусты за краем бетонированной площадки перед заводоуправлением. Мешок влажно всхлипнул напоследок и закувыркался в темноту, позванивая дюралем и медью.

Пускай, подумал он, чего теперь жалеть… Жалеть, если разобраться, было о чем. О многом можно было жалеть, но сейчас такой роскоши он не мог себе позволить, а потому прогнал прочь мысли, которые могли сделать его слабее. Это у него пока все еще получалось хорошо – прощаться, прогонять и забывать.

Его деликатно, но крепко взяли под локти и, попутно обыскав с вежливой ненавязчивостью профессионалов, повлекли к служебного вида черной машине с бесконечно длинным капотом. Под капотом рокотал мощный мотор. Усадили на задний диван, прижались плечами так, что не вскочить. Третий, тоже в шляпе, обернулся с водительского места: можно? Было можно; машина мягко тронулась с места и, буравя стену мокрого снега прожекторными клинками фар, покатила по влажно чернеющему асфальту прочь от заводской ограды.

– Будете? – спросил тот, первый.

Сейчас он сидел слева. Не дождавшись ответа, сокрушенно качнул головой. Снял шляпу, стряхнул с полей талый снег на ковролин пола. Шляпу водрузил на колено. Перчатки у него были неприятные, страшные даже были перчатки – пальцы обрезаны по первую фалангу, на костяшках – явственные утолщения свинчаток.