Оберон Ману - Падение Коцита [СИ]

Шестеро их на стене было. Четверо с копьями, двое с луками. Но опять же. Тетива не натянута. Да и основа у лука — весьма так себе. Средней дикарской паршивости. Не боевой лук, так, охотничий. На близко сидящую птицу. Или на жирного червячка в неглубокой ямке. Стоят, бельма на меня таращат, да с таким важным видом, что просто смех разбирает.

А я, в свою очередь, сразу всё в ответ рассматриваю. И стеночку эту корявенькую, и охрану эту курам на смех. И ворота. Ворота грамотные, сразу скажу. Не вот чтобы в стороны раскрывались, как в наших городах. Петель воротных у них для этого нет. Нет, тут всё было сделано просто и добротно. Ворота цельные, из вертикальных брёвен. Наверху, поверх стены ещё одно бревно, поперёк, потолще. Цельное полотно ворот к нему крепится, на нём и поворачивается, наружу, естественно. А изнутри, надо полагать, два шеста. Когда ход открыть надобно, изнутри за шесты толкают всей гурьбой. И вся эта древесная плоскость вверх и наружу поворачивается. А потом шесты в землю упёр, — и вот тебе проход под деревянной крышей. Колотить в такие ворота тараном надо. Потому как нижние концы бревен заточены и обожжены. И в закрытом виде в ямки специальные уходят, за землю держатся. Да, такие ворота даже мне моими кулаками долгонько долбить придётся…

И пока я всё это вот хозяйство рассматривал, на стене объявились ещё двое. Паренёк какой-то, с видом тощим, но важным. А на поясе у него так даже целый бронзовый меч без ножен обретается. Такие в костяном кольце носят. Их постоянно рукой придерживают, чтобы себя самого не поранить. Не иначе как сын вождя или шамана, что-то в этом роде. Вышел и уставился на меня, прямо как обожравшийся конопляным семенем будильный петух роты — на глиста, выпавшего из задницы боевого слона. Было такое дело во время обучения.

А вот второй, второй — посерьёзнее. Судя по взгляду и походке — главный человек боя селения. И в чужих местах явно побывавший. Доспех на нём шибко приметный и дюже знакомый. Из чешуи какой-то гигантской рыбы, внахлёст на кожаную безрукавку нашитой. Точно на каком-то поле боя с мёртвого бойца Ваввана снял. У нас в таких лёгкая пехоты фаланги ходит. Правда, ни наручей, ни поножей, ни боевой юбки из полосок кожи от ниже пояса до колена, — нет. И шлема нет. Да и ни у кого нет. А есть у мужика того в руках боевой топор из тёмной бронзы. Даже и не топор, а «клюв». Лезвие массивное, загнутым клином вперёд чуть выгибается. Серьёзная штука, сразу вам скажу, и супротив человека, и супротив зверя, — очень даже и соответственно способствует. Сам таким работал, знаю, что говорю.

Встретились мы с ним взглядами, и посерьёзнел мужик с «клювом». Кто я, он, конечно же, не понял. Оно и понятно: с такими как я, в бою можно встретиться только один раз, — перед смертью.

Но, видать сразу, заценил он меня и на расстоянии, уважительно отнёсся, за равного себе меня принял, а для дикарей это почти что и немыслимое дело получается. Кивнул даже. Вроде как поприветствовал. Ну а я этак голову в сторону склонил, и на него смотрю. Нет, боковым зрением, само собою, всех подряд перед собой отслеживаю. Но смотрю, вроде как, только на него. Юнец с мечом даже обиделся, зашевелился, позы стал принимать. Мечишком своим бронзовым пошевеливать, фигурять. То покачивать, то за рукоять поворачивать, чтобы глаза мои на свой тусклый блеск повернуть.

А этот, с «клювом», посмотрел на меня так внимательно, да и говорит мне. В смысле, что ни лично он, ни остальные жители сего селения против меня ничего такого не имеют, но ворота мне открывать не будут и внутрь не допустят. Потому как ихний местный шаман, или шаманы, — голос такой, как будто после ранения в шею, — что-то там такое наколдовали. И вышло у них, что сегодня в их селение может прийти страшная беда. Поэтому они все из себя молят богов об избавлении. И обряды всякие там вытворяют. Чтобы беду отвести, её путь-дорогу замести, да и отвести прям ко прóпасти, где ей и пропáсти.

Ну, ухмыльнулся я, и отвечаю ему, что боги у них ложные. А беда ихняя — вот она, прямо перед ними. Потому как ваша погибель — это я и есть. Собственной персоной. Но ежели признают они над собою главенство Великого Ваввана и покорятся мне, то я никого даже и убивать не буду.

Щёлкнул пальцами мужик, и двое с луками вниз со стены на пару ступеней опустились. Судя по скрипу — тетиву натягивать.

А сам он, пытаясь подпустить в голос уважения и почтительности, начал мне пытаться зубы заговаривать. Что, дескать, чтят они обычаи гостеприимства, и обидеть никого не хотят, и даже могут мне еды и воды на верёвке спустить. Лишь бы прохожий, это я который, в смысле, от ихних ворот да в крутой поворот и куда-нибудь подальше, на полусогнутых.

И пока он перечислял предлагаемый мне сухой паёк, а также добавленные от особенных щедрот селения дорожный посох, плетёную шляпу и сандалии, — появились лучники. Те двое, с натянутыми тетивами. И ещё двое. Тоже с луками. Но уже посерьёзнее. Вполне потянет на варварский боевой лук для междуварварской перестрелки в густом лесу.

А четверо с копьями наконечники своих дрынов, костяные и зазубренные, в мою сторону наклонили. И задышали, будто сто раз присели. С тушей оленя на плечах.

А эти четверо стрелы на тетиву наложили и в мою сторону смотрят. Но тетива не натянута. Оно и понятно, почему. Если лук можно долго держать с натянутой тетивой, да ещё вдобавок за хвостовик стрелы его растягивать, — это не лук, а игрушка для детей. Ниже моего колена ростом.

Нет, у этих луки чуть получше будут. И нарукавник кожаный на левой руке, и наладонник кожаный, тетиву тугую натягивать, на правой. Вроде как у серьёзных лучников получается. С виду, по крайней мере.

А этот, с «клювом», смотрит мне в глаза и головой этак из стороны в сторону покачивает. Слегонца. Дескать, шёл бы ты, парень…

Да вот, на беду его, я уже шёл-шёл. И пришёл. И именно туда, куда и был послан.

В общем, пришёл и говорю:

— Именем Великого Ваввана, — сдавайтесь!

Вздохнул мужик, с сожалением. Это у них вроде как бы за знак было уговорено. Лучники сразу ко мне боком стали, а которые с копьями, — те между ними встали и смех свой зазубренный, двумя руками удерживаемый, выпятили в мою сторону. Чтобы, значит, ежели я подпрыгну, то прямо на копьецо это срамное сам собою и напороться должен буду. Великая военная мудрость, однако. Измысленная лучшими умами дураков.

Игрушечный меченосец наконец-то дождался повода подержаться за свою гордость (в приличном смысле этого слова), — и держал его (в смысле — меч) в руке. Но, глядя на то, как он держит меч, сразу становилось ясно, по крайней мере, — мне, — что наилучший боевой показатель данного мечника состоит из обезглавливания курицы на пеньке. А следующий этап обучения, надо полагать, задуман как отрубание головы обеденному барану. Растягиваемому за хвост и голову одновременно в разные стороны. Причём голову барану надо держать не руками, а исключительно за ременную петлю.