Макс Мах - Волчья Луна

Чародейка-ведунья оказалась высокой светло-русой и сероглазой женщиной, одетой во все белое: предположительно белоснежный расшитый жемчугом сарафан, — видны были, правда, только манжеты, — летник переливчатого белого шелка и телогрею из дамаста, подбитую мехом полярной лисы, называемой русскими песцом. Проснувшись под ее внимательным взглядом, Август не только рассмотрел гостью, но и вполне прочувствовал свое состояние. Действие зелий, которые дала ему принцесса Анна, прекратилось, и к Августу вернулась боль, вернее, разнообразные ее проявления, различающиеся по испытываемым Августом ощущениям и по силе их воздействия. Ну и слабость, разумеется. Настолько беспомощным и так ужасно страдающим он себя не помнил, хотя ни раны, ни ожоги не являлись для него чем-то новым.

Будучи офицером на войне и бретером в светской жизни, Август был неоднократно ранен холодным оружием и пистолетными пулями. Досталось ему пару раз и в силу его весьма специфических научных интересов. Не все алхимические опыты и магические эксперименты безопасны, и не всегда заканчиваются, как задумано. Иногда случались досадные промахи или ошибки в расчетах, и тогда что-нибудь взрывалось или возгоралось в опасной близости от Августа. Однако так серьезно, как сейчас, он не был ранен, кажется, ни разу в жизни, и, разумеется, никогда не испытывал столь тяжкого страдания.

— "Воля Гелиоса" — не просто огонь, — словно прочитав его мысли, объяснила волшебница. — Солнечное пламя не только безжалостно. Оно ядовито. Ваши ожоги, граф, плохо поддаются обычному лечению именно из-за того, что через раны в вашу кровь попало "проклятие Гекаты" — очень сильный магический яд. То, что вы все еще живы, счастливая для вас случайность, вернее, удачное стечение обстоятельств. Вы ведь близки с сестрой Варварой?

— С Варварой? — не понял Август, неповоротливые мысли которого боролись сейчас с нестерпимой болью, угрожавшей затопить его и без того спутанное сознание.

— С Варварой-Теодорой, — подсказала чародейка.

— Теа, — наконец, догадался Август, вынырнув на мгновение из охватившей его агонии.

— Пусть будет Теа, — не стала спорить женщина, смотревшая на него без тени сочувствия, равнодушная и невозмутимая, как сфинкс, обитающий " по ту сторону Добра и Зла ". — Она ведьма, вы ведь об этом знаете, не так ли?

— Так, — Август изо всех сил старался оставаться в сознании, но боялся, что долго не продержится.

— Ведьмам покровительствует Геката…

"Геката! — мысль эта, казалось, отрезвила Августа, вырвав из цепких лап боли и бессилия. — Геката покровительствует ведьмам… в ее власти яды… и она лунная богиня!"

Теперь он понял то, что, опасаясь чужих ушей, Боряна постереглась произнести вслух. За три дня, предшествующих зимнему солнцестоянию, Август ознакомился с несколькими крайне редкими книгами, содержащими практически никому в Европе неизвестные сведения о "живых вампирах". На юге Европы их называли марой, стригайями и стригони, а финикийцы почитали созданиями луны, называя их иногда "страхом господним". Здесь в России странные способности теплокровных вампиров тоже связывали с культом луны, и, следовательно, они — во всяком случае, женщины стригони бенифици, — могли считаться любимицами не только Дианы-Артемидым но и Гекаты.

— Ваша близость с Теа оберегла вас, граф, от немедленной гибели, — продолжила, между тем, целительница. — Но ваше время на исходе, лунные чары, наведенные Теодорой, ослабевают, и, если мы хотим спасти вашу жизнь, действовать следует немедленно. Вы готовы?

— К чему? — Из весьма лаконических объяснений Боряны Август понял лишь то, что состояние его определяется не столько ожогами и ранами, сколько попавшим в кровь магическим ядом, и что оно плачевно, если не сказать большего.

— К тому, чтобы, беспрекословно подчиняясь, следовать за мной по тропе исцеления, — холодно улыбнулась женщина, как бы дивясь тугодумию своего собеседника.

— У меня есть выбор? — думать действительно оказалось чрезвычайно трудно, практически невозможно.

— Выбор есть всегда, — убрав с губ улыбку, ответила волшебница. — В конце концов, вы можете выбрать смерть.

— Хотелось бы все же пожить…

— Значит, готовы?

— Да, — подтвердил Август.

Умирать он не спешил. Жизнь была слишком хороша, чтобы оставлять ее другим. Тем более, жизнь с Татьяной…

— Что ж, приступим! — женщина хлопнула в ладоши и появившиеся радом с кроватью помощницы принялись споро, но с особой осторожностью освобождать Августа от ночной рубахи и бинтов.

Возможно, в другой ситуации он бы возмутился. Все-таки это чрезвычайно унизительно лежать голым перед женщиной, которая не собирается разделить с тобой постель. Однако состояние Августа явно ухудшалось: боль усилилась, а слабость стала такой, что он не мог уже связно думать. В такой ситуации не до гордости, это понимает любой разумный человек. Август же был более чем разумен даже тогда, когда у него путались мысли.

— Сейчас полночь, — Боряна скинула телогрею на руки помощницы и начала расстегивать пуговицы летника. — Луна взошла. Ее сила прибывает.

Только сейчас Август осознал, что уже наступила ночь. Обычно он легко ориентировался во времени, и, если не всегда точно знал, который теперь час, время суток узнавал "сердцем" и никогда не ошибался. Нынешнее его состояние, однако, не позволяло ему воспользоваться большинством из своих многочисленных талантов, и потребовалось вмешательство внешней силы — слова целительницы — чтобы Август сумел наконец "увидеть" наступление полуночи.

— Сила луны сейчас на подъеме, — объясняла, между тем, волшебница, окончательно освобождаясь от летника.

Ее сарафан с привязными рукавами, как и предположил Август, был сшит из белоснежного батиста, украшенного тончайшей серебряной вышивкой и множеством мелких серебристо-белых жемчужин.

— Готов ли ты, мужчина, следовать по женскому пути между луной и солнцем ?

"Что бы это ни означало, деваться-то мне все равно некуда!"

— Готов!

— Ты принял условия, — торжественно сообщила женщина и, сняв с шеи серебряную лунницу, положила ее Августу на грудь. — Теперь молчи!

После этого, она воздела руки к "условному небу", на котором где-то за потолочными перекрытиями плыла невидимая Августу луна, и запела. Голос у ведуньи был высокий, красивый, напев — судя по мелодии, древний, но поскольку пела она на каком-то неизвестном Августу наречии — возможно, это был древнеславянский язык, — он не разобрал ни слова. Просто ритуальный напев, просто слова на непонятном языке. Просто боль и беспомощность, и ощущение близкой смерти…

2. Петергоф, двадцать второе декабря 1763 года