Екатерина Лесина - По ту сторону жизни [СИ]

Садовника или рассчитали, или платили столь ничтожно мало, что он не давал себе труда присматривать за садом. Ивы не стригли пару лет, и форма крон их изменилась и не в лучшую сторону. На грязной зелени газона проступали пятна земли.

А вот и полынь серая кладбищенская. И значит, кто то в светлом доме магией балуется… любопытно…

Трещина в цветном стекле. Щербатые ступеньки. Стук дверного молотка, усиленный магией, спугнул голубей, гнездившихся под крышей. К счастью, голуби были не белыми.

Открыли нам далеко не сразу.

— Вы?

— Я, — ответила я, разглядывая Теодора Ингвардоттера, соизволившего лично подойти к двери. Кажется, дела у семейства обстояли куда хуже, чем можно было предположить. Или у дворецкого выходной? А герр Теодор просто проходил мимо.

— Да как вы… — его лицо медленно наливалось краснотой.

— У нас к вам есть вопросы. — Вильгельм невежливо оттеснил меня и сунул под нос хозяину белую бляху, которая произвела воистину магическое впечатление: плечи Теодора поникли, а сам он разом будто сделался старше.

— Она…

— С нами, — Вильгельм сунул два пальца под воротничок и дернул шеей. — Мы хотели бы побеседовать…

— Конечно.

В доме пахло горем. И пылью. Здесь явно убирали, но то ли неумело, то ли лениво, не давая себе труда заглядывать в дальние углы. Свет проникал в узкие окна, а витражные стекла окрашивали его в алый, голубой, желтый, и пятна ложились на белый пол. Белая лестница начиналась меж двух колонн.

Светлые картины висели на стенах… много воздуха, пустоты и… все еще горя. Он действительно любил дочь. И теперь стоял, растерянный, еще не способный осознать того факта, что Нормы больше нет.

И я… Я его понимала. Я сама долго не могла поверить. Все ждала и ждала… я ложилась спать, безумно надеясь, что на следующий день все переменится, что родители вернутся, что они просто уехали и надо подождать. Я и ждала. День за днем. Два и три… и месяц, и год… и не знаю, в какой момент произошло принятие.

— Я не убивала Норму, — я понятия не имела, что следует говорить в подобных случаях.

Сама я ненавидела слова.

Сочувствую… соболезную… на похороны приносили пироги, будто они каким-то непостижимым образом излечат душу. Я ненавидела эти пироги и людей, которые не желали оставлять меня в покое. Меня жалели, бедную девочку, оставшуюся сиротой.

Меня разглядывали. Перешептывались. И порой в словах сквозило странное злорадство, которого я до сих пор не способна осознать.

Теодор махнул рукой. Огляделся… нахмурился и открыл было рот. Вздохнул:

— Я отпустил прислугу… чай…

— Обойдемся без чая, — я взяла его под руку. — Мне жаль… мы с Нормой не слишком ладили… для меня она была чересчур идеальна…

Он кивнул. И в глазах появилась… надежда? Определенно. Только на что он надеется?

— Но я ее не убивала, что бы вам… все куда сложнее, — я подвела Теодора к диванчику, которому явно требовалась реставрация. Вон темное гобеленовое покрытие выгорело, а местами и протерлось.

Определенно, им было на что тратить деньги помимо благотворительности.

— Расскажите о том дне, — попросила я, а Тео вцепился в мою руку.

Он не старый. И выглядит вполне прилично. Овдовел лет этак пять тому назад и мог бы подыскать невесту с неплохим приданым. Титул взамен на деньги — неплохой вариант, а он продолжал жить один.

…или не в деньгах дело?

Мужчины мало внимания обращают на обстановку, а Норму больше занимали чужие проблемы, нежели содержание дома. Слугам же… опыт показывает, что в большинстве своем им глубоко плевать на хозяйские беды, собственных хватает.

Диттер устроился за софой. Вильгельм подтянул кресло поближе, причем под ним обнаружился целый выводок пыльных клубков.

— Я… день обыкновенный… мы поругались… мы часто с ней ругались. Она была такой…

— Святой.

— Светлой, — поправил Теодор, освобождая руку. Он отряхнулся, подтянулся, приходя в себя. — Слишком светлой для этого мира, поэтому ее и…

Если ему будет легче так думать, то пускай. Я промолчу.

Инквизиторы тоже.

А Монк, прилипший к стене меж двух светлых картин, и вовсе не в счет, хотя уж он-то мог бы многое рассказать о душах и путях их.

— Она… просила денег… для приюта… она была в этом… в комитете, — он говорил медленно, тщательно проговаривая каждое слово. — Постоянно кому-то помогала… надо было отпустить ее учиться… она хотела… в столицу… глядишь, все и…

Он замер, уставившись на собственные руки. Да, с этими мыслями ему не расстаться. А что, если… если бы Норма отправилась на учебу? Если бы прижилась в столице… если бы нашла себе кого-то по вкусу… все ж в нашем городке выбор женихов, мягко говоря, ограничен… Если бы она создала семью. Если…

— Ей жаль, что вы поругались. Она очень любила вас и своих сестер… она просила передать.

Тео сглотнул. И… замер. Сжал кулаки. Тихо произнес:

— Что будет… тем, кто… кто ее убил?

Тем?

Уже во множественном числе… его ведь не было там или…

— Мейстер Шварцвертер мой старый друг, — пояснил Теодор, видя наше недоумение. — И ради нашей дружбы он не стал скрывать… ничего не стал… я знаю, что моя девочка умирала долго, мучительно… я знаю, что с ней сделали. И я хочу знать, что сделают с теми, кто…

— Костер. — Вильгельм был серьезен как никогда. — Клянусь своим именем.

И Теодор слегка наклонил голову, принимая обещание.

— Она просила денег… я отказал… мне девочек в свет выводить, а это дорого… мы не разорены, вы не подумайте… просто… я не знаю, что со всем этим делать, — он развел руками. — Анна смотрела за домом, а ее не стало и… я как во сне жил… думал, хуже уже не будет. А оно…

Стук каблучков разнесся по дому. И мы все обернулись на лестницу. Ингрид, младшая сестра Нормы. А девчонка подросла… и похорошела, с неудовольствием вынуждена была отметить я. Не люблю красивых женщин. Хрупкая. Воздушная. Вся какая-то… полупрозрачная, что ли? Облако белых волос. Остренькое личико. Глазищи огромные, губы бантиком… а ведь эта бледность отчасти искусственного происхождения, как и тени под глазами. Мужчины могут быть слепы, но меня не обманешь: девчонка умела пользоваться косметикой. И кудряшки ее слишком уж аккуратны: не обошлось без косточек.

Платье темное, траурное, но выгодно подчеркивает тонкую талию. Квадратный вырез глубок ровно настолько, чтобы соблюсти приличия, но при этом приоткрыть грудь… и оба моих инквизитора уставились на эту самую грудь… и не только на нее.

Я испытала преогромное желание пнуть Диттера. И Вильгельма. В доме, между прочим, траур, а они девицу взглядами облизывают. И плевать, что она не против.

— Папа… — всхлипнула Ингрид и, протянув руки, бросилась к отцу, который вскочил, обнял ее. — Папочка…