Сьюзен Коллинз - Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Обшарив свой шкаф, нахожу специально утепленные вещи — творение Цинны, подарок во время тура победителей. Водостойкие ботинки, зимний костюм, закрывающий с головы до пят, и термоперчатки. Ничего не имею против прежней одежды, но сегодня мне предстоит особый маршрут, и без этого чуда современных технологий не обойтись.

На цыпочках спускаюсь по лестнице, нагружаю охотничью сумку едой и выскальзываю из дома. Окольными путями пробираюсь к бреши в заборе, поблизости от мясной лавки Рубы. Снег сплошь утоптан сапогами шахтеров, идущих на смену, так что мои следы затеряются. Тред усилил охрану где только мог, а про забор забыл. Решил, наверное, что нас и так отпугнут зимние морозы и дикие звери. Однако на всякий случай, оказавшись за оградой, я заметаю следы еловой лапой, покуда не скрываюсь под защитой деревьев.

Рассвет еще только брезжит, когда я нахожу лук и стрелы и отправляюсь прямиком по сугробам. Отчего-то меня непременно тянет к озеру. Может быть, попрощаться с добрыми старыми днями, которые никогда уже не вернутся? Или же обрести второе дыхание. Повидаю эти места еще раз — и плевать, даже если поймают.

Путь занимает в два раза больше времени, чем обычно. Наряд от Цинны прекрасно удерживает тепло, я даже потею, хотя лицо немеет от холода. Должно быть, слепящее солнце играет со мной злую шутку; измотанная, погруженная в унылые мысли, я пропускаю знаки опасности. Тонкая струйка дыма, идущего из трубы, отпечатки свежих следов, запах отваренных еловых иголок. Буквально в нескольких ярдах от двери бетонного дома я замираю на месте, и даже не из-за дыма, следов или запаха. За спиной отчетливо щелкает затвор.

Привычка — вторая натура. Оборачиваюсь, натянув тетиву, хотя расклад, конечно же, не в мою пользу. Белый мундир, вздернутый подбородок… светло-коричневый глаз — вот куда попадет острие. Но тут пистолет падает в снег, и безоружная женщина в перчатках показывает мне какой-то предмет.

— Не стреляй! — выкрикивает она.

Не готовая к такому повороту событий, я колеблюсь. Может, им велели доставить меня живой и пытать, пока не оговорю своих близких. «Ага, удачи вам». Пальцы уже собираются отпустить тетиву, когда я успеваю разглядеть вещицу в руке незнакомки. Это маленький белый кружочек плоского хлеба. Скорее, крекер. Серый, подмокший по краям. Посередине — четкий рисунок.

Моя пересмешница.

Не понимаю. Сойка на хлебе? В отличие от капитолийских поделок, это никак не может быть данью моде.

— Что? Что это значит? — хрипло бросаю я, все еще готовясь выстрелить.

— Только то, что мы на твоей стороне, — произносит дрожащий голос у меня за спиной.

Я даже не заметила, как появилась вторая преследовательница — наверное, она вышла из дома. И скорее всего, вооружена. Однако вряд ли осмелится взвести затвор, потому что я в ту же долю секунды убью ее напарницу. Не отрывая взгляда от цели, громко приказываю:

— Выходи, чтобы я тебя видела!

— Она не может, она… — заикается женщина с крекером.

— Выходи сейчас же! — срываюсь я.

Судя по звуку, за моей спиной кто-то делает шаг и, натужно дыша, волочит больную ногу. Появляется девушка примерно моих лет. На ней мундир миротворца с белым плащом из меха, явно с чужого плеча — болтается на хрупкой фигурке, словно на вешалке. Оружия не видно. Руки из последних сил опираются на грубо сделанный посох из сломанной ветки. Правая нога волочится по снегу.

Лицо у девушки покраснело от холода. Зубы искривлены. Глаза — цвета шоколада, над одним — родинка в форме земляничины. Нет, это не миротворец. И не обитательница Капитолия.

— Кто вы? — спрашиваю я настороженно, но без прежней суровости.

— Меня зовут Твилл, — отвечает женщина. На первый взгляд ей около тридцати пяти лет. — А это — Бонни. Мы беженцы из Восьмого дистрикта.

Дистрикт номер восемь! Они оттуда, где было восстание!

— Где взяли мундиры? — интересуюсь я.

— Украли на швейной фабрике, — поясняет Бонни. — Мы там работали. Только мой предназначался для… кое-кого другого, поэтому так ужасно сидит.

— А пистолет взяли у мертвого миротворца, — вставляет Твилл, проследив за моим взглядом.

— Твой крекер с птичкой — что это значит?

— А ты не знаешь, Китнисс? — искренне изумляется девушка.

Меня рассекретили. Ну, конечно. Лицо непокрыто, рядом — Двенадцатый дистрикт, и я целюсь в них из лука. Ошибиться трудно.

— Почему, знаю. Это с броши, в которой я была на арене.

— Она не в курсе, — мягко произносит Бонни. — Наверное, вообще ничего не слышала.

Внезапно мне хочется самоутвердиться.

— Я слышала, что в вашем дистрикте было восстание.

— Да, вот поэтому нам и пришлось бежать, — поясняет женщина.

— Далековато ушли, — замечаю я. — Что собираетесь делать?

— Мы держим путь в Тринадцатый дистрикт, — отвечает Твилл.

— Как это? Тринадцатого дистрикта больше нет. Его стерли с лица земли.

— Семьдесят пять лет назад, — напоминает она.

Поморщившись, Бонни поудобнее перехватывает костыль.

— Что у тебя с ногой? — говорю я.

— Лодыжку подвернула. Ботинки-то не по размеру.

Закусив губу, размышляю. Внутренний голос подсказывает: мне сказали правду. Но только малую часть, а я хочу знать остальное. Делаю шаг вперед, подбираю одной рукой пистолет и только после этого опускаю лук. Потом застываю на месте, припомнив день, когда в небесах неизвестно откуда возник планолет и забрал двух беженцев из Капитолия. Юношу насмерть пронзили копьем, а рыжеволосую девушку, как потом выяснилось, покалечили, превратив в безгласую служанку.

— За вами погоня?

— Вряд ли, — качает головой Твилл. — По-моему, все решили, будто нас убило взрывом на фабрике. Но мы чудом спаслись.

— Хорошо, идем. — Я киваю в сторону бетонного домика и захожу последней, с пистолетом в руках.

Бонни торопится к печке, опускается на расстеленный на полу плащ миротворца и протягивает ладони к слабому пламени, пляшущему на конце обгорелого бревна. У нее такая бледная, прозрачная кожа, что сквозь пальцы виден огонь. Женщина кутает девушку потеплее, та вся дрожит от озноба. В кучке пепла стоит распиленная пополам жестяная банка с опасными рваными краями. Внутри тихо булькает кипяток с горстью сосновых иголок.

— Это вы чай заварили? — осведомляюсь я.

— Трудно сказать, что получится. Несколько лет назад один трибут на Голодных играх так делал. Кажется, это были иголки, но не уверена… — Твилл морщит лоб.

Видела я их дистрикт, насквозь изуродованный промышленностью. Обветшалые многоквартирные дома, сдаваемые внаем, и ни единой травинки в поле зрения. Ни малейшего знакомства с природой. Удивительно, как эти двое до сих пор живы.