Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

Вспененный, окровавленный конь нес их мрачным ущельем улицы все ближе к распахнутой глотке огненного дракона последнего апокалипсиса, в которую превратились улицы Саарсбурга, в глотку, что выплюнула их прямиком на дорогу к Нагышбене, где ждали их воля, свобода и холодный ветер, веющий с гор.

Еще пятьсот футов, еще четыреста…

Вдруг что-то свалилось сверху прямо на хребет лошади, черная фигура слетела с крыши, а может, с последнего этажа деревянного дома. Скользнула по крупу, но не упала под копыта, последним усилием вгрызлась в спину животного, разодрала когтями его бок, вцепилась в плоть, словно адская тварь, вожделеющая свежей крови…

Конь взвизгнул, понес, и в тот же миг что-то рухнуло на спину Вийону, жуткая тяжесть навалилась на него как гром среди ясного неба. Поэт выпустил вожжи, ударился головой о борт повозки, дернулся, встал на колени, слыша тихое постанывание у своего уха…

Стригон! Стригон свалился на повозку рядом с ним. На четвереньках подскочил к Кершкорффу, но Вийон пнул его с размаху в бок, ухватился за корд, рубанул несколько раз, и тогда одержимец прыгнул на него, вцепился в поэта, царапая и деря его робу. Вийон свалился на повозку, упал на круглые жерди копий, меж вопящими женщинами; вомпер с воем набросился на него сверху, поэт пнул его в грудь, захрипел, придушенный и сдавленный врагом.

– Во… жжи, – выдохнул, чувствуя, как обезумевший конь несет их по мостовой, а фургон трясется и подпрыгивает на выбоинах. – Дер… жите… На по… мощь…

Они не поняли. Стригон вцепился в него как репей в собачий хвост, придавил невыносимой тяжестью, опуская разверстые жадные зубы низко, к самому лицу поэта. Вийон знал, что случится с ним, если он допустит, чтоб массивные челюсти сомкнулись на его теле. Он не хотел повторять судьбу Юргена. Не собирался становиться еще одной каплей в море стригонов, безумствующих нынче в городе.

Кинжал в руке Менделя обрушился на спину стригона, погрузился в нее, а Вийон вскрикнул, когда острие навылет прошло сквозь тело мертвеца, сильно и больно воткнулось в грудь поэта, прибивая его к доскам.

– В голову! – взвыл он, чувствуя, что не справится со всем этим, что еще минута – и он падет, бездыханный, на дно повозки, а прощальный реквием на его похоронах сыграет паршивый стригон, да еще и на его собственных воровских кишках. – В башку бей!

Мендель оказался понятливым. Ткнул сверху кинжалом в седую голову проклятого, но, учитывая его проблемы с точностью попадания, это чуть не стоило Вийону правого глаза.

– Кинжал, дай кинжал! – простонал поэт и протянул руку.

На этот раз они поняли друг друга почти без слов. Вийон хлестнул врага по шее, добавил еще, перерезая жилы и артерии, в которых почти не было крови; потянул голову противника вверх, а иудей схватил стригона за руку. Аж постанывая от усилий, поэт встал на колени, схватил противника за кафтан на груди, перебросил через борт и послал туда, где находили конец его побратимы.

А потом метнулся щучкой, чтобы перехватить вожжи…

Слишком быстро! Сбил их и сбросил вниз. Ремни соскользнули на брусчатку за несущимся конем, мгновенно попали под колеса, запутались…

Напуганный конь вильнул в сторону, чувствуя рывок. Вийон заорал, женщины пискнули тонкими голосами, а Кершкорфф завыл и закрыл глаза руками. Разогнавшаяся телега ворвалась боком в мрачную пасть ворот, свернула наискось, давя мертвяков, вставших у нее на пути… А потом с лязгом зацепилась за створку. Вийон услышал треск – к чертям собачьим полетели спицы колеса, потом почувствовал, как повозка заваливается набок, а конь взвизгнул, притянутый к левой оглобле, споткнулся, чуть не упал…

Разбитое колесо сорвалось с оси, повозка накренилась набок, кто-то закричал, когда на землю посыпались свертки и пакеты, Вийон ухватился за правый борт, и тогда дышло треснуло, повозка наехала на камень, затряслась, высекая искры железной осью по булыжникам, а потом накренилась и перевернулась.

Они вылетели наружу, словно дикие груши из корзины. Багровая волна боли застила Вийону взгляд, он уже не видел, как кувыркался и катился по склону. Услышал ржание коня, треск ломающегося дерева, крики, вопли и шум. Потом стало тихо и темно, как в раю, а в поле его зрения замаячила голова Кершкорффа.

– Убегут… господа рыцари! – выдохнул он. – Оставят нас проклятым… поляки.

Вийон не знал, что произошло потом. Но вдруг с ним рядом раздался топот копыт, кто-то подхватил его с земли, встряхнул, замелькали закованные в сталь фигуры. Мир распался на фрагменты церковной мозаики, чтобы сложиться вновь как разноцветный витраж в руках умелого мастера. Вот только цвета его оказались невеселыми. Наоборот, были они цвета дерьма и навоза. И темной, неспокойной красноты крови.

Человеческие фигуры и кони плясали вокруг поэта в ошеломляющем танце.

– Не уедем! – кричал Мендель. – Господа поляки, не оставляйте нас тут! Мы их не сдержим! Не сумеем!

Стригоны лавой валили на них из ворот, словно отборное войско госпожи Смерти или тевтонская солдатня в городской бордель после воскресной проповеди. Вийон заметил раскрытый рот Яна из Дыдни, блеск выстрелов из гаковницы, слышал свист арбалетных стрел. Скорее догадался, чем услышал, что кричит польский шляхтич.

– Езжай в Нагышбену! Приведи помощь! Положись на милость Божью, поспеши!

Вийон заметил, как Марчин поднимает коня на дыбы, разворачивается и гонит во тьму, опрокидывая все, что оказывается у него на пути. И как Жвикулис, уже без коня, поднимает вместе с Менделем всхлипывающих, рыдающих женщин, как гонит их перед собой к отдаленному строению, что величественно встает на фоне красного отблеска заката.

– В церковь! – крикнул ему Ян из Дыдни чуть ли не в ухо. – Идем в церковь! Там оборонимся! Они туда не войдут!

Вдруг рухнул барьер, отделявший Вийона от звуков. Мир ударил по чувствам поэта вонью дерьма, пота и крови, криками Кершкорффа, ржаньем лошадей и беспорядочным шумом, топотом ног множества стригонов.

– Я их задержу! – крикнул глухо Доброгост.

– Пойдешь с нами!

– Нет, господин! – слуга дернул рукав доспеха. Кольчуга его была пробита чем-то острым и порвана. На залитой кровью руке отчетливо видны были два кровавых следа от зубов.

– Цапнули меня, сучьи ублюдки! Не хочу превращаться… как тот… как Юрген. Немного их задержу!

– Доброгост, брат! – крикнул Ян из Дыдни. – Как это? Нету…

Доброгост привстал на колено, оперся на обнаженный меч. Ян из Дыдни, не сходя с коня, ударил его плоской стороной окровавленного меча по щеке, перекрестил его.

– Снес ты удар, но – больше ни одного! – сказал ломающимся голосом. А Вийон увидел на его щеке слезу. – Держись, пан брат!

Доброгост на миг обернулся к Вийону. Поэт увидел его печальные, уставшие глаза.