Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– Это фитиль, – пробормотал. – Не нужно прижимать его пальцами, как в гаковнице. Достаточно зажечь, подсыпать и потянуть за спуск. Выстрелит точнее, чем бомбарда.

Рыцари перевесили себе на плечи арбалеты, схватили каждый по гаковнице.

– Быстрее! – крикнул Жвикулис, который, приоткрыв ставни, выглядывал сквозь щель на рынок, где между лавками приближалась волна мертвого народа. – Идут на нас! Таран несут!

Вийон не выдержал и, выглядывая, тоже приник к щели. Площадь перед ратушей была забита людьми, словно город собирался жечь ведьму или устраивал какое-то интересное зрелище. Стригоны толклись у дверей, бились в нее лбами и руками, лезли отчаянно, подгоняемые мертвецкой злобой и наверняка единственным желанием, которое осталось еще в их неразумных башках, – звериным, ненасытным голодом до людского тела.

Но дураками они не были. Не бились лбом в запертую дверь, будто стадо баранов в ограде. Вийон заметил немалую группку мещан и нищих, тут и там облаченных в белые августинские сутаны, и группка эта медленно перемещалась в сторону ратуши. Вомперы волокли длинное серое бревно, которое заканчивалось поперечиной. Поэт на миг засомневался, в своем ли он уме. Это была виселица – городская воровская погибель, вырванная из земли за заставами. Длинная конопляная веревка еще свисала с крюка, а петля охватывала свернутую шею несчастного, который еще утром колыхался, повешенный между небом и землей. Теперь же он медленно переступал ногами, помогая своим побратимам нести толстое бревно виселицы на погибель живым.

– По коням! – рявкнул Ян из Дыдни, едва лишь глянув сквозь щель в ставне на боевые приготовления стригонов. – Гаковницу набивать картечью! Арбалеты взвести!

Раздался стук всыпаемой в стволы свинцовой дроби, потом шорох пробойников, уплотняющих заряд, наконец тихий шелест пороха, засыпанного на запал и на полку. Доброгост высек огонь, поджег фитили, которые засветились во тьме, словно болотные огоньки.

– Вниз!

Двери ратуши еще держались, хотя отвердевшие ладони проклятых ударяли в них, будто крупный град в осеннюю непогоду. Под низким потолком отвечало им эхо, словно зерна фасоли падали через равные промежутки на кожу боевого барабана.

Рыцари вскочили на коней, встали за спинами слуг, приготовили гаковницы для выстрелов, заведя арбалеты за спины. Вийон опустил на землю нижний край щита, упер рушницу в верхний, положил руку на спусковую скобу.

– Рубите засовы! Отворяйте двери! – скомандовал Ян из Дыдни.

Жвикулис подбежал с топором к дверям, ходившим ходуном. Рубанул снизу и одним ударом перерубил древки гвизармы и алебарды, что блокировали вход. Обе створки поддались победному напору, словно ворота дамбы перед волной паводка. Толпа окровавленных, хромающих и трясущихся фигур ринулась внутрь сеней. Напор был таким сильным, что первые стригоны попадали, легли вповалку, сбитые с ног толпой, которая вкатилась на их спинах в ратушу, дабы лишить жизни поляков, француза и иудея.

– Огонь!

Вийон нажал на спусковую скобу, а механизм прижал тлеющий фитиль к полке. Отдача была столь сильна, что едва не выбила поэту плечо из сустава; в тот же миг пальнули и обе заправленные картечью гаковницы Жвикулиса и Доброгоста, грянули выстрелы из рушниц обоих рыцарей.

С помощью свинцового проса и пуль столпившимся в прихожей стригонам устроили настоящий Страшный суд. Свинец пропахал толпу плебеев, рассекая морды и раздирая животы, отрывая головы и члены, разваливая тела на кровавые ошметки, отбрасывая оставшихся вампиров прочь. И через миг в толпу мещан ворвались два рыцарских коня, топча тела, ломая кости, ребра и голени!

– Бей немца! – рыкнул Ян из Дыдни. – Вперед! Вперед! – орал, размахивая мечом.

Доброгост и Жвикулис запрыгнули на коней, повесив арбалеты и гаковницы на передние луки седла. Вылетели из ратушных ворот на свободу. Поляк подхватил Менделя сзади за пояс, втянул, словно щенка, и усадил позади себя, на конский круп за задней лукой седла. Жвикулис оглянулся на Вийона, сдержал коня, протянул руку.

– Садись!

Вийон вцепился в протянутую руку помощи, подскочил, чтобы взгромоздиться на конский зад, отбросил щит, мешающий двигаться, но не дотянулся даже до половины бока, отягощенный арбалетом, рушницей, мешочками с огненным зельем, стрелами и пулями. Напротив, едва не стянул с коня Жвикулиса: слуга склонился назад, удерживаясь в седле только благодаря высокой луке.

Вийон крикнул, опасаясь, что в любой момент может остаться один как перст, окруженный толпой стригонов; к счастью, литвин проявил несколько больше чести и милосердия, чем французские рыцари под Креси.

– Хватайся за стремя!

Вийон левой рукой ухватился, как было велено, а слуга погнал следом за лошадьми рыцарей. Как буря ворвались они в группу вомперов, тянувших виселицу, разбросали их, повалили. Вийон, бежавший из последних сил с тяжелым оружием, вскрикнул от страха, ударился коленом в брус, через который конь Жвикулиса перескочил легко и ловко, словно цыганская танцовщица. Они понеслись через рынок наискосок, минуя лавки и прилавки; поэт не знал уже, бежит ли он, идет или летит по воздуху, подгоняет ли его скакун, подталкивает или тянет за собой.

А потом впереди замаячила замшелая крыша таверны.

– Открывай! – Ян из Дыдни грянул окованной в сталь перчаткой в дверь, ведущую в сени. – Открывайте, сукины дети!

Стригоны уже приметили, что вооруженные остановились перед таверной, уже сползались отовсюду, словно черви к трупу.

Никто не отворил засовов, не услыхали они никакого движения с той стороны ворот.

– Открывайте ворота, сто громов вам в задницы! – кричал рыцарь. – А не то оставим вас тут одних!

Вийон услышал крик. Пронзительный тонкий писк женщины внутри корчмы.

– Выбить дверь! – скомандовал Ян из Дыдни. – Вперед, сукины дети!

– Нет! – крикнул Вийон. – Потом мы не запрем ворот. Дайте мне попасть внутрь!

– У тебя что, крылья?

– У меня – вы, господа! Держите!

Вийон сбросил на Доброгоста арбалет и гаковницу, повернулся к Яну из Дыдни.

– Подсадите меня, господин рыцарь! – крикнул. – Подсадите меня под чердачное окно. Там что-то случилось! Я слышал крики!

– Влезай, – проворчал Марчин из Мышинца, сунул меч под бронированную подмышку и протянул покрытую металлом руку Вийону. Поэт оттолкнулся от земли, ухватился за луку седла, подтянулся, замер на миг на передней луке, словно дитя на руках одоспешенного всадника. А потом схватился за шлем, встал на плечо и, прежде чем поляк успел запротестовать, поставил ногу на его голову, оттолкнулся вверх и ухватился двумя руками за горизонтальную балку рядом с окном на чердаке таверны.

Застонал от усилия, подтягиваясь вверх, зацепился ногами за жердь, продвинулся в сторону крыши, развернулся и… грязно обругал всех папских дьяволов, потому что меч выскользнул у него из ножен и с лязгом упал на мостовую несколькими футами ниже.