Стивен Кинг - Волки Кальи

И он мгновенно понимает, что, скорее всего, так оно и есть. Просто он набрел на место, где сливаются воедино огромное, может быть, бесконечное число миров. Каждый из них — Америка, но они все разные. И есть хайвеи, которые бегут по ним, и он может их видеть.

Он быстро доходит ко конца моста со стороны Либрука, вновь останавливается. «А если я не найду пути назад? — думает он. — Допустим, заблужусь, буду бродить и бродить, и никогда не найду Америку, в которой на западной стороне моста Джорджа Вашингтона расположен город Форт-Ли, а Джералд Форд (это же надо!) — президент Соединенных Штатов Америки?»

Но тут же приходит следующая мысль: «Допустим, и не найду. Что с того?»

И, наконец, ступая на землю Нью-Джерси, он улыбается, на сердце у него легко, впервые с того дня, когда он отправлял в последний путь Дэнни Глика в городе Джерусалем-Лот. Двое мальчишек с удочками проходят мимо него. «Почему бы одному из вас, молодые люди, не поприветствовать меня в Нью-Джерси?» — спрашивает он, его улыбка становится еще шире.

— Добро пожаловать в Эн-Джей, — с готовностью отвечает одни из них, но они огибают Каллагэна по широкой дуге и подозрительно смотрят на него. Он не винит в этом мальчишек, а их настороженность ни на йоту не портит ему настроение. У него такое ощущение, будто из темной, промозглой камеры он вышел в яркий, солнечный день. Прибавляет шагу и ни разу не оглядывается, чтобы бросить прощальный взгляд на небоскребы Манхэттена.

Зачем? Манхэттен — прошлое. Множество Америк лежит перед ним, они — будущее.

Он в Либруке. В голове не звучит музыка, никаких колокольцев. Позже будут и колокольца, и вампиры, послания, написанные мелом на тротуарах и краской — на кирпичных стенах (и речь в них будет идти не только о нем). Позже он увидит слуг закона в роскошных красных «кадиллаках», зеленых «линкольнах» и пурпурных «мерседесах», слуг закона с красными, как при съемке со вспышкой, глазами, но не сегодня. Сегодня в новой Америке, в которую он попал, перейдя на западный берег Гудзона по отреставрированному пешеходному мосту, светит солнце.

На Главной улице он останавливается перед рестораном «Либрук хоумстайл» и видит в витрине лист бумаги с надписью: «ТРЕБУЕТСЯ ПОВАР К ПРИЛАВКУ БЫСТРОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ». Дон Каллагэн подрабатывал за таким прилавком, когда учился в семинарии, и отдал немало времени кухне «Дома», в Ист-Сайде Манхэттена. Он думает, что имеющиеся навыки могут потребоваться и здесь, в «Либрук хоумстайл». Так и выходит, правда, два яйца для яичницы-глазуньи, держа их в одной руке, ему удается лишь на четвертой смене: сказывается длительный перерыв. Владелец ресторана, долговязый Дикки Рудбахер, спрашивает Каллагэна нет ли у него медицинских проблем («чего-нибудь заразного», как говорит он), и кивает, когда Каллагэн отвечает, что нет. Он не просит у Каллагэна никаких документов, даже не интересуется номером карточки социального страхования [39]. Хочет платить своему новому повару черным налом, не проводя его жалование по бухгалтерским книгам, если тот не возражает. Каллагэн заверяет Рудбахера, что его такой вариант вполне устраивает.

— И вот что еще, — Дикки Рудбахер замолкает, а Каллагэн ждет очередного сюрприза. Его бы уже ничего не удивило, но Рудбахер говорит очевидное. — По виду ты — пьющий.

Каллагэн признает, что раньше прикладывался к бутылке.

— Я тоже прикладываюсь, — кивает Рудбахер, — в этом бизнесе без спиртного просто сойдешь с ума. Я не собираюсь нюхать, чем от тебя пахнет… если ты будешь приходить на работу вовремя. Два раза опоздаешь, и можешь валить на все четыре стороны. Повторять я не буду.

Каллагэн работает за прилавком быстрого обслуживания ресторана «Либрук хоумстайл» три недели, а живет в двух кварталах от него в мотеле «Закат». Только ресторан не всегда «Либрук хоумстайл», а мотель не всегда «Закат». На четвертый день он просыпается в мотеле «Рассвет», а придя на работу обнаруживает, что ресторан называется «Форт-Ли хоумстайл». «Либрук реджистер», которые клиенты оставляли на прилавке, превращается в «Форт-Ли реджистер америкэн». И его не слишком радует, что Джералд Форд вновь становится президентом.

Когда Рудбахер расплачивается с ним в конце первой недели, в Форт-Ли, на пятидесятках — Грант, на двадцатках — Джексон, на единственной в полученном от босса конверте десятке — Александр Гамильтон. В конце второй недели, в Либруке, на пятидесятках — Авраам Линкольн, а на десятке какой-то Шедбурн. Правда, на двадцатках по-прежнему Джексон, и это греет душу. В комнате мотеля, где живет Каллагэн, покрывало на кровати розовое в Либруке и оранжевое в Форт-Ли. Это удобно. Проснувшись, он всегда знает, в каком Нью-Джерси находится.

Дважды он напивается. Второй раз, после работы, компанию ему составляет Дикки Рудбахер. Не отстает от него ни на шаг. «Когда-то это была великая страна», — стонет либруковский Рудбахер, и Каллагэн радуется: хоть что-то остается неизменным, в какой бы из Америк он ни оказался.

Но его тень с каждым днем удлиняется все раньше, и он видит первого вампира третьего типа, тот стоит в очереди за билетами в городской кинотеатр, и извещает Рудбахера, что уходит с работы.

— Вроде бы ты говорил мне, что ничем не болен, — ворчит Рудбахер.

— Не понял?

— У тебя зуд в ногах, друг мой. Который зачастую составляет компанию вот этому, — Рудбахер опрокидывает воображаемый стакан, который держит в покрасневшей от мытья посуды руке. — Когда зуд в ногах подхватывает взрослый человек, он практически неизлечим. И вот что я тебе скажу, если бы не жена, которая все еще неплохо трахается, и двое детей в колледже, я бы собрал вещички и присоединился к тебе.

— Правда? — в изумлении спрашивает Каллагэн.

— Сентябрь и октябрь всегда худшие месяцы, — мечтательно говорит Рудбахер. — Ты буквально слышишь этот зов. Птицы тоже слышат его, и улетают.

— Зов?

Во взгляде Рудбахера читается: хватит нести чушь. «Для птиц это небо. Для таких, как мы — дорога. Гребаная дорога зовет нас. Такие, как я, у которых дети учатся, а жена хочет заниматься этим делом не только субботним вечером, включают радио громче, чтобы заглушить этот зов. Тебе нужды в этом нет, — он пристально смотрит на Каллагэна. — Останься еще на неделю. Я накину тебе двадцать пять баксов. Ты просто сорвешь банк в Монте-Карло.»

Каллагэн обдумывает предложение, качает головой. Если б Рудбахер был прав, если б дорога была одна, возможно, он остался бы на неделю… и еще на одну… и еще. Но дорога-то не одна. Их множество, и все они — тайные хайвеи. Он вспоминает книжку, которую читал в третьем классе, и смеется. Книжка называлась «ДОРОГИ, КОТОРЫХ МНОГО».

— Что тут смешного? — хмурится Рудбахер.