Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 1 [СИ]

За несколько дней я привыкла и к звуку гонга, и к крикам, и к вони. Не вздрагивала, когда, переворачивая больного, видела пустой взгляд и звала носильщиков. Душа покрылась чёрствой коркой, руки стёрлись до мозолей. Сил хватало лишь на то, чтобы помолиться за Микаша перед сном и зажечь свечу у статуи Вулкана-Врачевателя перед тем, как уснуть на разложенном на полу одеяле. Шесть часов, говорили целители, достаточно, чтобы не подорвать здоровье. Я различала дни лишь по палочкам, нацарапанным возле моей постели.

Однажды я обрабатывала ожоги старой женщине. Она была безнадёжна, к другим меня не посылали, чтобы не напортачила. Я убирала струпья с её кожи, очищала раны от гноя, втирала унимающую зуд мазь, стараясь не причинять боли. Эта боль отдавалась во мне, хоть я уже не воспринимала её так остро из-за усталости.

Женщина подняла на меня лихорадочно блестевшие глаза. По лбу катились крупные капли пота, посиневшие губы дрожали, когда она пыталась говорить.

— Я умираю? Не ври.

Я не знала, куда деть взгляд и как ответить.

— Там легче… на том берегу? — не унималась женщина.

Вспомнился призрак Айки, её боль и ожесточение. Соврать, как учили, я не смогла.

— Наверное, там так же одиноко, как здесь. Но… — преодолевая себя, я взяла её за руку. — Не отчаивайтесь. Если каждый будет надеяться, то когда-нибудь нашей веры станет так много, что она изменит мир, изменит каждого из нас к лучшему. Когда придёт час завершать круг, ваша доля будет счастливее этой.

— Верю, — она улыбнулась так светло и искренне, как не получалось у меня, и застыла.

Я закрыла ей глаза, вздохнула и позвала носильщиков.

После этого мне уже не поручали обычную работу, только подводили к новым и новым больным, просящим рассказать про надежду. Я охрипла, голова раскалывалась, каждое слово отдавалось пульсирующей болью в висках. Немного поспав, я снова утешала и держала за руку каждого, кто звал. Не падать! Я вытерплю ради Микаша!

Чудом я дожила до конца недели. Голос почти пропал, горло пересохло, язык прилип к нёбу, голова соображала едва-едва, тело двигалось по привычке, отдельно от сознания.

Меня привели в каморку настоятеля. Я почти забыла зачем, всю предыдущую жизнь забыла.

— Микаш! — молнией сверкнуло в голове.

Он сидел на кушетке, свесив ноги. Вскинул подбородок на мой зов.

— У тебя странный голос и шаги тоже странные. Я с трудом узнал, — он улыбнулся и протянул мне руку. Глаза смотрели мимо меня.

— Я вылечил всё, кроме зрения. Может, оно восстановится само, а может, и нет. Я слишком мало знаю о пересмешницах, — хмуро доложил настоятель.

Даже на злость и отчаяние сил не осталось. Поругаться, или деньгами стребовать за невыполненные обязательства? Глупо, конечно. Я кивнула и позвала Микаша:

— Идём. Не хочу здесь оставаться.

Настоятель закрыл ему глаза чёрной повязкой и вручил палку. Микаш проверял с помощью неё, нет ли впереди препятствий. В храме служки укажут ему путь, а дальше справляться придётся самим.

Я уже выходила, когда настоятель окликнул меня.

— Наслышан о твоих успехах. У тебя редкий дар, но не стоит светить так ярко, иначе потухнешь раньше времени.

Он отвернулся. Я повела плечами. Потухну, да, именно так я себя чувствовала. Впрочем, уже неважно.

— Ваш «друг» много интересного в бреду рассказывал. Что он простолюдин из разорённого демонами села. Звал сахарную принцессу Лайсве, не знаете такую?

— Чего в бреду не привидится?

— Вы не умеете лгать, ну да ладно. Просто такая любовь ни к чему хорошему не приводит. Вы из разных миров.

— Да какая там любовь! — отмахнулась я и ушла.

Вот с Безликим действительно из разных.

Нас проводили во двор и вернули пожитки. Безучастному Микашу помогли забраться в седло. Я залезла на Лютика и снова взяла Беркута на привязь. Мы поехали. Конечно, нужно было переждать в храме, пока к Микашу не вернётся зрение, но я не хотела задерживаться тут ни на мгновение. Стены из толстого песчаника, красные рисунки, тошнотворный запах болезни и душераздирающий зов отовсюду опротивели. Ещё пару часов здесь, и я упаду, чтобы больше не подняться.

Короткий осенний день уже приближался к зениту. Солнце пламенеющим золотом укутывало землю. Было ясно и холодно. Тихо. Это помогало прийти в себя.

— Отпусти, я поеду сам, — мягко попросил Микаш.

Беркут стоял неделю. Вдруг начнёт дурить? Микаш и здоровый-то плохо с ним справлялся. Не разрешить — уничтожить его гордость, разрешить — подвергнуть риску. Я не знала, что хуже. Мы ехали как раньше, Микаш не настаивал. Я пыталась дотянуться до него эмпатией, насколько хватало подорванных сил, но натыкалась на глухую стену, словно он был опустошён не меньше меня. Беркут вёл себя спокойно, поэтому я отвязала верёвку от его удил.

— Спасибо, — пробормотал Микаш, когда я проехала мимо и стала впереди.

Странно, он расслабился, а жеребец будто чувствовал, что сейчас не время для баловства. Может, тоже жалел? Микаш гладил его по шее, распустив поводья, и позволял самому выбирать путь.

Вечерело. Я искала ещё одну рощу для привала, но впереди была только сухая трава.

— Река близко, — заметил Микаш.

Я оглянулась: ничего не видно.

— Сыростью тянет, — он махнул рукой в сторону. — Роща там.

Своих идей у меня не было, поэтому я послушалась. Микаш оказался прав: вскоре мы наткнулись на небольшую дубраву. Солнце уже садилось. Мы спешились и разбили лагерь. Всё пришлось делать одной: распаковывать тюки, поить лошадей, собирать хворост, колоть дрова, разжигать костёр, готовить ужин. Я для себя-то не всегда справлялась, на двоих было ещё сложнее, но намного легче, чем в храме. Микаш сидел, привалившись к толстому дубовому стволу. Я вложила ему в руки плошку с похлёбкой и ложку. Есть у него не получалось — большая часть лилась мимо рта. Помочь он мне не позволял, поэтому я отсела подальше и старалась не смотреть. После ужина мы долго чего-то ждали в мрачной тишине.

— Будешь и дальше таскать меня за собой как ручного медведя?

— Я будто проплыла Сумеречную реку туда и обратно, чтобы тебя спасти. Не заставляй меня жалеть.

— Прости.

Он потупился. Я сдвинула костёр, накидала веток, расстелила одеяла на ночь и показала Микашу его постель.

— Расскажи мне сказку, — попросил он, усаживаясь. — Про слепого рыцаря. Ты обещала.

— Прости, не могу. Я умру, если скажу ещё хоть слово, — я легла и укуталась в одеяла.

— Тогда можно я? — тёплые руки опустились мне на плечи.

Если ему от этого станет легче. Он положил мою голову себе на колени и гладил меня по волосам. Как ему теперь жить? Как нам теперь жить, ведь он навсегда…

— Жила-была звёздочка. Не сиделось ей с сёстрами на ночном небосводе. Хотелось дарить тепло всем зверям в лесу не только ночью издалека, но и днём, соприкасаться с душой каждого из них. Она спустилась в лес. Её яркий свет завораживал. Звери тянулись к ней, касались её, уносили с собой частички света. Только слепой крот не видел её, нёс в нору червей и корешки и дивился восторгу зверей. Звёздочка отдавала себя без остатка, а звери всё брали и брали, ничего не принося взамен.