Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 1 [СИ]

Так хотелось научиться к этому времени делать хоть что-то идеально, как мама. Рукодельничать, раз уж с песнями и танцами не вышло. Но, видимо, этого я тоже не унаследовала. Нет души… Может, её нет, потому что нет мамы? Она бы рассказала и про красоту, и про мужа, и про рукоделие. Почему боги забрали её так рано? Нянюшка права, не нам их судить.

Я подняла вышивку и вгляделась внимательней. Не так уж и плохо. Хорошо, что не сожгла: жених через пару дней на помолвку приедет. Без подарка-то стыдно встречать, а ничего лучше я уже не придумаю. Как говорит нянюшка, главное — не подарок, а внимание. Я уж постараюсь быть внимательной и любезной. Тогда, быть может, никто не заметит моей невзрачности и неумелости.

Я снова взглянула на небо, чистое, с растущей, но все ещё неполной луной. Сверкнула звезда и понеслась к земле, будто рисунок Охотника подмигнул, напоминая о давешнем сне. Отбросив страшные видения, я взяла лишь то, что меня очаровало — Огненного зверя на фоне беспроглядной тьмы. Именно его вышью следующим и подарю отцу на прощание. Хорошо, что красных ниток осталось много. Нужно найти отрез чёрной ткани. Жаль, что из неё только траурные одежды шьют, но я достану. Надо торопиться. И плевать на кошмары!

Микаш помнил тот весенний день восемь лет назад, как будто это было вчера.

Пахло грозой. Он возвращался с поля, где корчевал пни вместе со взрослыми мужиками. Свой участок Микаш давно очистил, но соседский мальчишка, которого отец взялся приучать к пахоте, сильно повредил спину. Мужик попросил подсобить, чтобы управиться засветло. Такое от него исходило отчаяние, что Микаш не смог отказать. Теперь возвращался в ночи, потный и чумазый, как маленький демон-трубочист. Поясница ныла, ноги не сгибались, в голове шумело от усталости, а ведь он хотел ещё в ночное идти табун выпасать. Коневоды всегда хорошо платили: сеном, овсом и даже овечьей шерстью. Мать ткала из неё пряжу на продажу, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Заругает!

На лицо упала крупная капля.

Микаш умылся из корыта с дождевой водой и виновато постучал в дверь маленькой покосившейся мазанки с худой соломенной крышей. Внутри в ожидании грозы повсюду стояли горшки и миски.

— Где тебя демоны носили?

Мать помешивала кипевший в котле на печи суп. Она была крупной и костистой, как Микаш. Только волос густой и тёмный, уже порядочно побитый сединой, заплетён в толстенную косу. Глаза яркие, насыщенно-зелёные, как глубокие омуты. Не заметишь, как утонешь. В селе говорили, что в молодости она слыла первой красавицей, статной и яркой, только тяжкий труд и невзгоды состарили её раньше времени. Но она не жаловалась. И злой не была вовсе! Просто очень не любила, когда Микаш задерживался. Боялась, что он уйдёт и не вернётся. И сколько бы Микаш ни уверял её, что никуда бежать не собирается, этот её страх изжить не удавалось.

— Да так… Грацек попросил помочь.

— Ага, а сам-то Грацек нам когда-нибудь помогал? Хоть кто-нибудь из них помогал, а, дубина ты стоеросовая?!

Микаш понурился. Ну да, их все чурались то ли из-за сестры, то ли из-за его затаённой странности.

— У тебя и тут работы невпроворот. Никто её за тебя не сделает, — мать плеснула супу в миску и вручила Микашу. — Только не оправдывайся мне тут! Иди вон сестрицу утихомирь и покорми.

Агнежка сидела на лавке за столом у окна и раскачивалась взад-вперёд. Толстые тёмные косицы растрепались, волосы взмокли от пота и курчавились на лбу. Зелёные, слегка раскосые глаза смотрели в никуда. Пухлые губы шевелились в едва слышном бормотании. То и дело всхлипы вторили ветру на улице. Перед ненастьем Агнежке всегда становилось хуже.

Она была самой красивой из всех, кого он видел. Такое простое открытое лицо, огромные глаза, доверчивые и искренние, широкая добрая улыбка. Агнежка никогда не злословила ни вслух, ни в мыслях. Чище всех и лучше всех. Хотя остальные считали её страшилищем. Даже мать.

Кап-кап-кап — заколотило в крышу, кап-кап-кап — в подставленные миски. Громыхнуло. Сверкнуло так ярко, что глаза на миг ослепли. Агнежка затряслась, аж лавка стала подпрыгивать.

Микаш поставил миску на стол и присел рядом. Ладони легли на голову сестры, посылая волны тягучей безмятежности. Он умел это, сколько себя помнил. И не только это: чувствовал чужие эмоции, подслушивал мысли, мог утихомирить драчунов или заставить людей отвести глаза. Это было так же естественно, как дышать. Иногда Микаш выдавал свои способности неосторожным взглядом или жестом, тогда люди пугались. Он бы хотел стереть это из их памяти, как мать стирала пятна с его рубах.

Агнежка медленно расслаблялась, дышала глубоко и смотрела более осмысленно.

— Мика, — измученно произнесла она, улыбаясь ему. — Мой Мика прийти.

— Пришёл, — счастливо кивнул он. — А сейчас мы будем кушать, — зачерпнул супа полную ложку и, остудив, поднёс ко рту сестры. Агнежка замотала головой. — Ну давай, Одуванчик, аммм, за меня, чтобы я был сильный, много работал, и мы пережили зиму.

Она всё-таки сдалась и открыла рот.

— Ам, за маму, чтобы она не хворала и заботилась о нас. Ам, за тебя, Одуванчик, чтобы ты выздоровела и к тебе посватался самый богатый парень на селе!

— Мика! — хохотнула она. Он засмеялся вместе с ней.

— Микаш! — оборвала их мать. — Хватит нести вздор! Поторапливайся. У тебя ещё куча работы на сегодня. Никто её за тебя не сделает.

— Я всё успею, разве я когда-нибудь не успевал? — отмахнулся он и снова вернулся к сестре. — Ам, чтобы лихо белоглазое наш дом всегда стороной обходило.

Микаш потом ещё долго корил себя за эти слова, ведь тут же раздался стук в дверь. И он знал, что это не ветка. Сердце ухнуло в пятки. Стук продолжился.

— За печь, живо! — велела мать, вытирая руки о передник.

Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался. Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, сверкали молнии, свистел ветер, капала вода с потолка. Но меж всех этих звуков отчётливо слышалось, как стучала клюка о земляной пол.

— Зачем пожаловали, госпожа? — мать заговорила странно ласково и мягко, будто перед высокородным.

— Искала приют в бурю. Нельзя? — ответил ворчливый старческий голос, от которого становилось жутко.

— Да ну что вы! Мы так бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.

— Я неприхотлива.

Снова послышался стук клюки и ковыляющие шаги. Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха в сером балахоне, полная и сгорбленная. Мать налила ещё одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.