Алексей Сальников - Тагильская школа

Возвращались как-то юные Хл. и Пл. домой из церковно-приходской школы. Путь был неблизкий, дорога была гадкая, автобусы в те поры были на паровой тяге, ходили нечасто, в этот же раз автобус вовсе не шел, а шел дождь, смеркалось, кроме того, из рюмочной должен был вот-вот подняться городовой, это было нехорошо, потому что городовой еще по пути к Дионису глянул на Пл., прицениваясь к его сомнительному, на предмет регистрации, виду, а документы Пл. забыл дома, а подле остановки терлись юные черносотенцы, как бы любуясь и вековой иудейской грустью в глазах Пл., и всею внешностью Хл., и по доносившемуся до Пл. и Хл. разговору выходило, что Хл. – балуется содомским грешком, по крайней мере так выглядит, и это уже само по себе не православно, а Пл. – жид, а это не только не православно, но, кажется, даже не по-христиански, и через это юные черносотенцы собирались вкатить Пл. и Хл. люлей, по всему, в общем, выходило, что Хл, и Пл. пора как-нибудь покинуть сие скорбное место и податься в более погожие края, причем как можно скорее.

Друзья резво скользнули в переулочек рядом с остановкой, затем приусадебными участками выбрались на окраину города. В ушах Пл. и Хл., как после контузии, тонко звенело от сопровождавшего их бегство собачьего лая, сапоги Пл. и Хл. были облеплены глиной, черноземом и стеблями жухлой картофельной ботвы. Суховатый на грудь Хл. дышал с неприятным, несколько даже аккордеонным хрипом, так что Пл. подмывало попросить его откашляться, но, как человек не столько робковатый, сколько хорошо воспитанный, Пл. не мог на это решиться, а только то и дело сам покашливал, как бы прочищая горло, и это покашливание, в свою очередь, выводило из себя Хл., тем более что ни на один двор школяров не пускали, стемнело уже совсем, а Хл., одетый, в отличие от своего товарища, не в брезентовый плащ, но в пальто, вымок вдоль и поперек и готов был облаять кого угодно не хуже того огородного волкодава на длинной цепи, который снял с Хл. одну калошу и несколько надорвал вторую.

Наконец пустила их к себе переночевать какая-то женщина. Более или менее сухой Пл. сразу же почему-то решил, что женщина эта – ведьма. Пока сонная хозяйка возилась у плиты, Пл. негромко поделился своими подозрениями с Хл. Начинавший млеть в тепле Хл. в ответ прошипел:

– Да какая ж она ведьма? У нее грудь четвертого размера.

Пл. подумал, что открой им даже горбатая старуха, у которой сидел бы на плече филин, а об ноги терлись черные коты, и в том случае вызверевшийся на дожде Хл. отказался бы признать ее ведьмой. Пл. подумал и промолчал, зато Хл., угадавший, видно, ход мыслей однокашника, прошептал:

– Ведьма – та баба с Насосной, которая нам даже не открыла, – Хл. подумал и добавил: – Городовой, думаю, вообще сам Люцифер, а те пацики с остановки – его свита.

Видя молчаливое согласие во всем лице Пл., Хл. закончил:

– Эта же тетка, если и колдует, то что-нибудь такое, типа, крысу в кучера, или, там, хрустальные башмачки...

– Скажите, тетенька, – не дал договорить ему Пл., поскольку совсем другое заботило его уже долгое время, – не найдется ли у вас динамо-машины? А то соленоиды моего мобильного телефона совсем разрядились, телефон у меня с товарищем один на двоих, и, я думаю, родственники наши находятся уже в сильном беспокойстве. Мы уже с час как должны были быть дома.

– Да, – коротко подтвердил Хл., его голосовые связки свело судорогой от запаха горячего масла, в которое хозяйка вылила первый блин.

– А модель телефона какая? – спросила добрая женщина.

– "Самсон", – ответствовал Пл.

– Тогда извиняйте, – сказала женщина, – для такого не держим. Был у меня наш "Николай", ну из тех, что на монастырском подворье собирают, ох, и помучилася я с ним. Теперь он у меня, как гнет для капустки, – она мотнула головой, показывая куда-то в угол, – грех такое говорить, но ведь его сам наш митрополит рекламировал, и ведь не сказал, что гарантии на него нет. Вот, только динамо-машина у меня и осталась. Забирайте, если надо.

Друзья отказались забирать динамо-машину. Для полного счастья она была не нужна, для полного счастья им хватило бы простого ужина, а ужин, по всему, поспевал. Хл. в ожидании корма перестал даже хрипеть и клевать носом, Пл. сохранял самообладание, а ведь и Пл. тоже слегка кружило голову, но он даже среди учителей славился рассудительностью и здравым смыслом, поэтому не мог не спросить:

– И сколько, тетенька, мы будем вам должны за ваше гостеприимство?

Она оглянулась на гостя с некоторым, кажется, укором и промолчала, Хл. толкнул друга под бок, и Пл. стало жарко от смущения.

– Что с вас взять? – обратилась хозяйка к Пл. – Нет, ну я понимаю, что дружок твой натурой не прочь расплатиться, только передай ему, что я молодая вдова, а ко вдове с такими предложениями подкатывать не след, а во-вторых, мне его натура не очень-то и глянулась, и, думаю, что если бы он так со мной расплатился, то еще бы должен был.

Настал черед рдеться Хл., Пл. опять получил локтем под ребра, ибо мысли Хл. хозяйка, видно, читала не хуже, чем сам Хл. читал мысли Пл.

– Просто неудобно как-то получается, – сказал Пл., – мы вас побеспокоили, вы еще вот ужин готовите, давайте мы вам завтра хоть дров нарубим утром.

– Ох-хо-хо, – отвечала хозяйка, – вы что, мальчики, толстовцы, али как? Что у вас за подход такой – али постель, али дрова? Вы мне еще огород предложите вспахать босиком. Прямо не знаю, что с вами делать. Как вас зовут-то, заботливые вы мои?

– Андреем, – ответил Пл.

– Вова, – сказал Хл.

Хозяйка называться не стала. Она ловко накрыла на стол и завела патефон. Только тогда заметил Пл., что полка для дисков просто ломится у хозяйки от записей Некрасова и Шаляпина, когда весь домик содрогнули низкие частоты и от уверенного, чуть нагловатого голоса Некрасова задребезжали оконные стекла, посуда на столе и его, Пл., печень.

Некрасов читал:

И до сих пор нет порядка в Отечестве нашем,

Страшен век человека заводов и пашен,

Декабристов сгноила, Александров убила толпа гламурных уродов,

Это ли матушка-Русь? Нет – это тюрьма народов.

Тюрьма народов, тюрьма народов, тюрьма народов.

Кто заправляет умами? Как растет Цесаревич,

Когда повсюду Тургенич и Достоевич?

Не говоря уже о Толстевиче, а уж его-то вера –

Не простота, не добро, не правда – сплошная химера.

Длиннее юбку, курсистка, не то не оторвешь от лобка

Автора "Войны", "Карениной" и "Филиппка".

"Войны и мира", "Анны Карениной", "Филиппка".

Давно с травы на кокс перешла бедная сивка-урка,

Знал ли Петр, что не будет города голубей Санкт-Петербурга,

Юрий ли знал, что не будет города фиолетовей, чем Москва,