Наталья Игнатова - Откровение

Из этого следовало, что добровольно он на Землю не вернется, но демоны его рано или поздно поймают. И вернут. А Эльрик этого не одобрит, отправится на выручку и… всё. Это демоны учитывают? Не важно! То есть, важно, но не сейчас. В дебри вероятностей и взаимосвязей, доступных демонам, обитающим во всех «когда», но не во всех «где», Зверь предпочитал не углубляться без поддержки тяжелой артиллерии в лице профессора Даргуса. А сейчас значение имело только то, что ало-золотой всадник развернул коня и растаял в беззвездной темноте. Он поверил Артуру? Или даже для него перебор — собственноручно отдать внука на заклание сыну? Они верят в родство, семейные связи, единую кровь, думают, что всё это и правда существует. Для них. Думают, что в этом они не отличаются от людей. Даже Змей так считает.

Зверь подумал о Гуго, о своей ангельской природе, о его — сверхчеловеческой, нечеловеческой, волшебной. И еще подумал, что если б было кому сказать спасибо за то, что Гуго есть, просто есть, просто существует, живет в Саэти, он бы сказал. А то, что Гуго… верит в родство, семейные связи, единую кровь, не измерялось никакой благодарностью. Так почему Моартул оставил погоню?

Потому что… наплевать почему. Вот оно, озеро Амаль. Выход из Ифэренн. Путь к Эльрику.

— Я объясню, что делать, — произнесла Ойхе, и голос ее отозвался во всем теле Зверя, в крови и мышцах, в костях и сухожилиях, пронизал мозг. Даже Карл, кажется, вздохнул, изумленный этой вспышкой досады и злости.

Никогда больше не видеть ее, никогда не слышать, не чувствовать ее запаха, ее тепла, не ловить краем глаза переливы легкого шелка на мягких кудрях. Велика ли цена за спасение?

Да это вообще не цена. Ойхе есть в каждой женщине тварного мира, Ойхе, вроде как, есть даже в каждой негуманоидной женщине, Ойхе просто есть, и этого должно быть достаточно. И будет. Не вопрос. Но вот это… недоступное, недостижимое… то, что было у Гуго, было у всех, кроме него, то, без чего он был идеален. В отличие от всех. Он ведь почти понял, пока ехали сюда. Почти смог понять…

Да хрена! В том и смысл, что его лишили этого при сборке, сразу. Не отобрали потом, а просто не стали встраивать. У него и слота под это не было. И места в платах не оставалось, чтобы впаять туда дополнительную микросхему. Не говоря уж о том, что времена микросхем и пайки остались в далеком прошлом. Древние земные технологии, которые даже там уже, наверное, всеми позабыты.

— Да, конечно, — Зверь вышел из машины, обошел ее, чтоб помочь выйти Ойхе.

Артур с отсутствующим видом набивал трубку. Озеро у него под ногами светилось — сотни тысяч крошечных огоньков мерцали на дне, похожие сквозь водную толщу на звезды.

Уже скоро. Будут настоящие звезды, настоящее солнце. Настоящее небо. Можно будет взлететь. Куда бы он ни вернулся — а скорее всего, выйдет он прямиком к Эльрику, как бывало раньше — первым делом он заберет Блудницу и раз десять облетит Этеру, начав с экзосферы и закончив сверхмалой высотой. На сверхмалой — интереснее всего, но начать надо сверху, чем дальше от поверхности, тем лучше. Чтобы убедиться, что снийва нет и ничто на свете не мешает ему летать.

— Нужно загадать желание, — сказала Ойхе, — и достать жемчужину. Это они светятся. Дно Амаля состоит из жемчужных россыпей. Если желание настоящее, жемчужина останется у вас, если нет — растворится и утечет водой.

И какого же тэшера ему никто не рассказал об этом раньше? Выход из Ифэренн был под носом, в каких-то четырех тысячах километров от Вахи, а он знать не знал об этом, и как идиот… А что он делал, как идиот? Искал подступы к Ойхе, чтобы узнать от нее, единственного в Ифэренн нормального живого человека, как отсюда выбраться. Нашел. Узнал. Всё правильно сделал.

Держась подальше от Артура, чья золотая подсветка была для черных властелинов опасней, чем солнечный свет для вампиров, Зверь подошел к воде. Выбрал жемчужину. Голубую, неяркую, больше похожую на бирюзу. У матери было много украшений из бирюзы. И костюмы, в которых она выходила на арену, тоже были расшиты бирюзовыми бусинами. Искусственными, конечно. Когда вокруг тебя постоянно обезьяны, еноты, лемуры и прочая живность с руками, натуральных камней не напасешься…

Змей убил её. И отца. Змей убил их, чтобы легче было убивать его душу. С этой же целью Змей создал его без бага, заложенного в душах всех, у кого вообще есть душа.

Зверь взглянул на жемчужину, похожую на бирюзу. Сунул руку в воду и поднял со дна сияюще-белую, ясную как солнечный день, почти прозрачную в своей чистоте звездочку.

Он хотел знать. Ему нужен был этот чертов лишний слот, лишний во всех смыслах, не просто бесполезный — вредный. Потому что Ойхе… — теперь-то он понимал — там, на премьере, она увидела то, чего нет. То, чего не могло быть. Увидела. Поверила. И обманулась.

Любой, увидевший ее, отдает ей сердце? Да как же! Сердца отдают другим. Дочерям Евы, чья плоть — плоть земли, а душа — музыка и свет.

Кто по своей воле бросит сердце в огонь?

Он сейчас что, в самом деле больше думал о том, чтобы ей не было больно, чем о своем спасении?

Нет. Он просто не думал больше ни о чем.

Жемчужина светилась в ладони. Казалось, она должна обжечь холодом, столько в ней было ледяной белизны, но ничего такого он не чувствовал. Просто камешек, как галька, только красивый. Ничего не изменилось. Желание не сбылось, а жемчужина не превратилась в воду. Зверь не сказал бы о себе, что у него вечно все не как у людей, потому что у него и не могло быть как у людей. Но не до такой же степени, чтобы давали осечку волшебство и проверенные на практике мифы.

— Не работает, — буркнул он, констатируя очевидное.

— Работает, — возразила Ойхе, тоже констатируя очевидное. Очевидным для них было разное. Для него — не сбывшееся желание, для нее — наличие жемчужины. — Работает, — повторила она, — но… может быть, надо подождать? А может быть, портал открылся где-то в Немоте? Будь он в Эсимене, я бы его почувствовала.

— Портал я не заказывал, — Зверь подбросил жемчужину на ладони, поймал и протянул Ойхе, — я хотел узнать, как это — любить. Но ничего не изменилось, я смотрю на вас и… всё как было, так и осталось.

У нее глаза стали… шефанго бы, наверное, нашли слова, чтобы описать этот взгляд с нужной долей поэтичности, а Зверю, кроме нецензурщины в голову ничего не пришло. Удивленные — это очень мягко, но все выражения, в полной мере передающие степень изумления во взгляде княгини, были крайне неуместны в подобных обстоятельствах.

— Не слишком умен для черного властелина, да? — заметил Артур, мгновенно снизив градус напряженности до минусовых значений.

— Он и не должен, — отозвалась Ойхе. Шелковая завеса соскользнула с ее кудрей на лицо, скрыв от взглядов, — зло не должно быть умным. И все равно он гораздо умнее Дрегора.