Наталья Игнатова - Откровение

Артур ждал.

Конечно, где двадцать лет, там и двадцать лет и месяц. И двадцать лет и полгода. Но двадцать один год, например, уже кажется перебором. Или нет? Года, впрочем, с переселения Зверя в Карешту не прошло, и полугода тоже, но ждать, пока все прояснится само, он не стал. Хватит и того, что такое терпение всегда приходилось проявлять с Эльриком. Эти, мит перз, пророки, мало того, что всегда себе на уме, так еще и думают, будто всем остальным без объяснений должно быть понятно, почему и что они делают.

Точнее, почему они ничего не делают.

— Ответов два, — сказал Артур. — Один понятный, второй — правильный. Тебе какой?

— Начни с понятного, — попросил озадаченный Зверь. Вот чего не водилось за Эльриком, так это загадок внутри загадки. Эльрик обычно просто не отвечал на вопросы, связанные с его пророческим осаммэш, но если бы отвечал, то делал бы это прямо и без подвохов.

Артур на Эльрика вообще не походил.

Эльрик был старше Зверя на две с половиной тысячи лет. Артур — младше на двадцать. Они не могли быть похожи. Ни при каких обстоятельствах.

Они и не были.

За исключением тех случаев, когда их было не различить.

Так что примерно половину времени в обществе Артура Зверь отчаянно скучал по Князю, а вторую половину так же отчаянно хотел, чтобы Артур снова стал на Князя похож.

— Ты всё отменишь, — таким оказался понятный ответ. — Пришествие ангелов здесь стало возможным благодаря Концу Света в твоем родном мире. Конец Света начнется, когда ты вернешься и закончится, когда ты лишишься души. Не прекратится, а перестанет быть. Мир продолжит существовать с момента твоего прихода так, будто ты не пришел и ничего не случилось. Здесь, таким образом, тоже… ничего не изменится.

— Если этот ответ понятный, то от правильного у меня мозг вытечет.

— Тенгер сейчас на распутье, — задумчиво произнес Артур. — Он был близок к признанию ошибки. К раскаянию. Сожалел-то всегда, но сожаление и раскаяние — не одно и то же.

— А я его сбил с пути?

— Да где тебе? Ты — всего лишь испытание. Господь послал тебя Тенгеру, чтобы тот понял, что не покинут и не одинок.

— И что? Он понял?

Чего было у Артура в избытке, так это терпения. Если сравнивать с Эльриком, терпение Артура казалось неисчерпаемым. Наверное, святому так и положено. Смирение, милосердие, терпение.

И топор.

— Он на распутье, — повторил Артур. — Сейчас, когда он повторил то, что сделал, он вспомнил себя до проклятия. И теперь может совершить следующий шаг — признаться в убийстве.

— Он много чего сделал за семь тысяч лет, — напомнил Зверь. — За одно-единственное убийство, знаешь ли, тебя по всем кочкам в фольклоре не понесут.

— Раскаяние — это состояние, а не действие.

— Допустим. — Будучи человеком действия, еще в подростковом возрасте отученным от любых поползновений к рефлексии, в раскаянии Зверь понимал еще меньше, чем в вере в Белого Бога. — А пришествие ангелов тут при чем?

— Демоны станут ангелами, и любой огонь страстей погаснет, — по голосу Артура непохоже было, чтоб он радовался такой перспективе. — Люди сохранят его, вампиры сохранят, а мир — нет. В смысле… мир от него избавится. Тенгер признает справедливость наказания, покается, спасется, но не сгорит. А спасшийся без огня Тенгер — это уже не Тенгер.

— Он же человек. Ты говоришь, люди сохранят страсти. Тенгер не перестанет любить Ойхе, не перестанет ревновать; и Белого Бога любить не перестанет и ревновать его к брату. Так, стоп, — Зверь почувствовал, как при упоминании Бога что-то в мозгах начинает поворачиваться в какую-то невозможную сторону. — Ты не про Тенгера сейчас. Огонь должен гореть для демонов. Это они, став ангелами, спасутся не по-настоящему. Перестанут быть собой. Тэшрэ… Артур, ты не начинаешь войну за Ифэренн, потому, что хочешь спасти демонов? Думаешь, что если сработает с Тенгером, то однажды получится и с ними? Да ты ненормальный!

— Став ангелами, демоны потеряют к тебе интерес, и ты сможешь открыть портал из Ифэренн куда угодно. Сможешь приходить и уходить, когда захочешь. Змей, правда, останется собой, он серафим, как и ты, ваша музыка не изменится. Но он готов ждать, пока ты сам решишь умереть.

— А я не собираюсь умирать. И демонов ненавижу. И музыка здешняя от перемен станет только лучше, это я тебе как ангел говорю. Уж в музыке-то мы понимаем.

Он был старше Артура на двадцать лет, и помнил об этом, когда Артур был собой — пятидесятилетним ветераном боевых действий, с вредными привычками и безгрешной душой. Но когда Артур становился похож на Князя, Зверь начинал чувствовать себя недорослем, одержимым чувством противоречия, и понятия не имел, как это исправить. Он, для начала, не мог найти причин этому ощущению. Эльрик на него так никогда не действовал, а с Артуром они были знакомы слишком недолго, чтобы собрать достаточно данных для анализа. Присовокупить сюда загубленную способность к рефлексии, и можно ставить крест на попытках разобраться в собственных девиациях.

Но он знал — не помнил, просто знал — что когда-то в Саэти Эльрик спас его от судьбы, уготованной демонам Ифэренн. Не позволил сделать из него человека — оставил зверем в самом худшем из смыслов этого слова. Оставил тварью, одержимой пытками и убийствами, не помнящей дружбы, не способной любить.

Что случилось бы, не успей Эльрик вовремя? Чем бы стал Зверь? Человеком, да. А что от него осталось бы?

Музыка не изменится. Ее просто не станет. Вместо нее появится другая. И его это тоже коснется. Не потому, что ангелы что-то сделают с ним, а потому, что он позволит им что-то сделать с Ифэренн. Вот Эльрик-то удивится, когда узнает.

— Тебя я, кажется, тоже ненавижу, — подытожил Зверь.

В синих ярких глазах не было ни тени сочувствия. Артур услышал то, что хотел услышать, получил то, что хотел получить, подвел Зверя еще на пару шагов ближе к жертвенному костру и был этим полностью удовлетворен.

Лейтмотивом общественного мнения о них с Ойхе тоже была жертвенность. Только романтическая, а не прагматическая. За прагматикой — к Артуру, а нормальные люди от нее не в восторге. Творческие, так и вообще избегают.

Прагматичному Артуру больше всего импонировала версия, по которой Зверь отказался от спасения ради любви, и демоны-преследователи отступились, потому что над любящими душами у них нет никакой власти.

Уж кому, как не Артуру знать о том, что влюбленные всегда во власти демонов просто по факту того, что влюблены. Потому и считается, будто Белый Бог бережет их наособицу, что они уязвимей других, у них некритичное мышление, отсутствует самоконтроль и снижена способность к самосохранению.

Ойхе всем версиям предпочитала феминистическую, по которой она предоставила Принцу Темных Путей убежище и защиту, рассорилась со всеми князьями и теперь не может покинуть пределы Карешты без риска погибнуть ужасной смертью. Ойхе нравилось то, что в этом взгляде на события у озера Амаль не шло и речи о любви. Какая еще любовь? Ойхе — воплощение женственности, свободной и непокорной, первое создание Творца, первая душа в мире, где мужчинам вообще не было места. Это вам не одурманенная патриархатом Ева. Зачем она вступилась за постороннего ангела объяснялось очень просто: потому что он ангел и, в отличие от всех других гетеросексуальных мужчин — не важно людей, фейри или демонов, — никогда не рассматривал Ойхе как сексуальный объект. Ни ее, ни вообще женщин — не важно людей, фейри или демонов.