Ольга Хмелевская - Дар. Золото (СИ)

Это что же выходит? Моему клинку нравиться смерть?

Конечно, оружие есть оружие — его и создавали для смерти. Чьей бы то ни было. Но это не означает, что я буду идти на поводу у вещи. Даже такой, как мой клинок.

Я снова взялся за рукоять, сжал покрепче, мысленно высказал свое… раздражение поведением всяких там ножей, и дернул. При этом получил и возмущение, и негодование, и все подобные эмоции сразу! Нет, так дело не пойдет!

Не знаю почему, но я со злости на всю эту нелепую ситуацию, воткнул клинок в землю. С размаха. И чуть не схватился за уши от ментального вопля. Клинок «закричал»!

Ах, ему больно видите — ли. Но больно было и мне! Что за ерунда? Я не стал вытаскивать строптивый нож из земли. Кто тут кому хозяин, в конце концов? Я просто «вернул» клинку его «вопль». Как у меня это получилось, понятия не имею, я ж не менталист. Но получилось! И клинок пристыжено замолчал. То-то же. Вот теперь можно его и вытащить из земли. И даже почистить от налипшей грязи и крови. И заметить, что металл клинка стал менее прозрачен, а серебристая вязь засверкала ярче. Что ж, теперь буду знать, что от крови он темнеет. А кинжал снова «заговорил». Он извинялся и… просил добавки…

Хвосты… и уши, и весь остальной крысиный ливер! Маньяк у меня тут под боком нашелся!

А на полу пещеры лежал Машка. Без сознания, с кровавой раной на боку. Но из раны уже не лезли пузыри, и кровь не текла. Я перетащил парня на его подстилку, накрыл своим плащом, пособирал его одежду, свернул и сунул ему под голову, и упал на свое одеяло. Думал, не усну от всего пережитого. Но, оказывается, еще как уснул. И проспал до рассвета.

Проснулся я от настороженной утренней тишины. Рассвет еле-еле заглядывал в нишу пещеры, и холод из расщелины крался к ногам.

Машки на подстилке не было. Плащ, которым я накрывал его ночью, был откинут. Не заметил я и ханура. Но Машкин баул был на месте. На месте была и туша кугуара, тонко намекая, что произошедшее ночью кошмарным сном не было. Было просто кошмаром.

Мои естественные потребности все-таки вынудили меня встать, и побрести на выход.

На выходе обнаружился Машка. Одетый и обутый. Он сидел на валуне, и задумчиво смотрел на показавшийся алый краешек солнца за черным ребристым силуэтом гор.

— Доброе утро, — сказал я.

А что еще я мог сказать?

— Это точно, — отозвался Машка, не отрываясь от созерцания горного восхода.

— Ты Пончика не видел? — спросил я, присаживаясь рядом на камень.

— Здесь где-то. Охотиться.

Парень выглядел не очень. Глаза ввалились, под ними организовались темные круги, скулы заострились. Он вообще казался резко похудевшим.

— Маш… Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он насмешливо повернулся ко мне:

— А может, пожрем сначала?

Ну, слава Небу, раз хочет есть, значит не все потеряно.

Уминая остатки вчерашней подгоревшей каши из котелка, одновременно жадно отрывая кусочки вяленого мяса, Машка, разве что не мурчал от удовольствия. И даже присутствие дохлой кошки не портило ему аппетит, чего нельзя было сказать обо мне. Я давился сухарями и водой из баклажки.

— По большому счету, — жевал Машка, — мне бы тебя тут и порешить надо.

Он тщательно облизал ложку от остатков каши. А у меня изо рта выпал сухарь. Но Машка продолжал:

— Но ты ж все-таки меня не оставил раненым, даже вон плащ отдал, заботливый ты наш, — он говорил вроде насмешливо, но мне все равно было не по себе, — Так что с твоей ликвидацией я подожду. Пока.

Я не выдержал:

— Маш, завязывай пургу нести. Ты можешь объяснить все по-человечески?

— Не могу, — парень сложил кожаный плащ, подоткнул под себя и вальяжно развалился на подстилке, вытянув ноги, — По-человечески не могу. Я не человек, ты ж понимаешь.

— Не понимаю, — я и в самом деле не понимал. И уже начинал злиться, — Ничего я не понимаю. Давай рассказывай все, а то…

— Что?

— Маш, достал.

Парень вздохнул:

— Оборотень я. Чего непонятного?

Я внимательно осмотрел его и почесал макушку:

— Ну, я читал… сказки… Нельзя ли поподробнее и побыстрее, а то нам еще топать сегодня. Не забыл?

— Потопаем, никуда не денемся. И не сказки, а самая что ни на есть быль. Мало нас осталось, просто. Прячемся мы. На нас охоту ведут не хуже, чем на диких зверей, а то и посерьезнее, чем на них.

— Кто?

Он хмыкнул:

— Те, кто о нас знает. А о нас все менталисты знают. Метаморфы для них как кость в горле. Страшно им.

— Метаморфы?

— Ну, оборотни. Называй, как хочешь.

Я не удержался:

— И все барсы?

Машка удивился.

— Почему, все?

— Ну, ты же барс?

Машка смотрел на меня и молчал. Он, кажется, решал, стоит мне рассказывать что-то или нет. А я, и правда, только читал о них. В тех же самых «Мифах…». Даже на лекциях никто из преподавателей о них не говорил. Даже в качестве выдумки.

— Рождаемся мы людьми. Но каждый из нас, когда оборачивается впервые, получает магическую ипостась. С ней и живет дальше. В основном это очень крупные волки или собаки, реже медведи, как исключение рыси. Вес тела человека должен совпадать с весом зверя. Ну, плюс минус пара другая фунтов.

— А ты почему барс?

— Это у Хозяйки Судьбы спрашивай. Может потому, что возле нашего замка, в Россах, в тот день, когда я пытался обернуться, охотники убили семью барсов. И потом хвалились на каждом перекрестке. Я, наверное, та самая безусловная справедливость.

— А родители твои?

— Во многих знаниях многие печали.

Ой, не хочет говорить, и не надо.

— А с этим что будем делать? — я мотнул головой в сторону трупа.

— Вытаскивать, что ж еще.

— А тебе можно? В смысле ты же ранен?

Машка опять задумался на меня глядючи. Но все же ответил:

— После оборота все раны затягиваются. Если ранен в звериной ипостаси, надо обратно в человека. Если человеком, надо в зверя. Правда, это довольно тяжело. Особенно если долго не оборачивался. Тогда помогают некоторые травы. Их не просто найти, но все же можно.

— За золото?

— И за него тоже.

— Поэтому Пончик меня достал? Он заставил меня тебе в рану насыпать какую-то дрянь.

— Я понял уже. Умный он. Даже не представляю, кто был его первым хозяином.

Машка встал. За ним поднялся и я.

Мы ухватили за задние лапы то, что осталось от хищника и кое-как выволокли из пещеры. Пришлось переть его еще с четверть версты до обрыва. Умаялись, дальше некуда. На мой вопрос «зачем так далеко» мне фыркнули «я не нанимался каждую ночь от какого-нибудь блохастика отбиваться». Мол, с обрыва скинем, а там пусть зверье разбирается. Мы и так вчера на ночь требуху от тетерева просто выкинули, а надо было хотя бы закопать. У обрыва Машка споро снял шкуру с убиенного, от чего меня слегка замутило, но он только покосился на меня и ерничать не стал. Потом молча столкнул тушу с обрыва.