Анастасия Баталова - Чтобы желания сбывались

— Знаешь, почему тебе так больно? — спросил Крайст.

Кирочка взглянула на него с укоризной, ей не хотелось ворошить пережитое; слишком свежо оно было, словно большая рана, на поверхности которой кровь начала только сворачиваться, застывая мягким алым желе.

— Каждый из нас награждён собственным одиночеством, и никто другой не способен его нарушить, — сказал Билл, — а ты всегда стремилась нарушить чьё-нибудь одиночество. Либо не касаться вовсе, либо слиться в одно… Так нельзя, Кира. Вот, например, Нетта, твоя подруга, о которой ты много рассказывала… Она ведь тебя на самом деле не предавала никогда, — Крайст улыбнулся покровительственно и грустно, — тебе просто казалось, что она тебя предаёт, и казалось тебе так только потому, что она, Нетта, не принадлежала тебе всецело, ты хотела, признайся в этом хотя бы себе самой, чтобы из всех девочек в мире она дружила только с тобой, ты хотела стать её частью, врасти в неё, ты претендовала на её великое одиночество… Запомни, чужая душа никогда не будет принадлежать тебе. И сейчас ты страдаешь не оттого, что Аль-Мара в море, а от того, что она не твоя. Поверь, ей хорошо там. И она имеет на это право, Кира. Она имеет право быть счастливой без тебя…

Кирочке показалось, что Крайст опять сказал ей гадость, она отвернулась и прикусила губу.

— Покури, — посоветовал Билл, — протягивая ей на ладони открытую пачку, — и не дуйся на меня. Это бесполезно. Я всегда говорю то, что думаю, и совершенно не способен раскаиваться в своих словах.

В очередной раз Кирочка удивилась, как хорошо понимает её этот вечно ёрничающий и с виду совершенно бездушный тип; взяв сигарету, она передумала обижаться на него.

Кирочка никогда ещё не бывала на Секретном Заводе, и это чудовищное нагромождение металла и бетона произвело на неё какое-то тревожное, гнетущее впечатление. Слишком долго пришлось идти по узким, тускло и жёлто освещённым коридорам над громыхающими и утробно гудящими цехами к выходу на маленькую смотровую площадку. Но когда, наконец, цель была достигнута, всё изменилось.

Над кирпичными постройками, грязными дорогами, тесно стоящими ангарами и полосатыми трубами клубился небывало яркий закат. Словно диковинная жар-птица пролетела по краю неба, обронив несколько пышных перьев: нежно-розовое, золотое, алое…

Кирочка остановилась, положив руки на металлическое заграждение.

— Как красиво, — проговорила она шёпотом, думая, что никто её не услышит.

— А вы, как я посмотрю, опять ревели, лейтенант Лунь? — в манере доброго дедушки спросил генерал, неслышно приблизившись и озабоченно заглянув в Кирочкино покрасневшее, опухшее от слёз лицо, — что же это такое? Всякий раз, как мы с вами встречаемся с глазу на глаз, вы нюни распускаете. Плакса вы, лейтенант, нехорошо, — генерал внушал всё это Кирочке точно маленькой, комично назидательным тоном, а в конце так задорно рассмеялся, что остаться в плохом настроении после этого было бы просто немыслимо.

— Простите меня, — сказала Кирочка, поднимая на него свои огромные антрацитовые глаза с трогательно слипшимися ресницами, — я должна во всём признаться вам; я сама виновата в этих слезах, генерал; ведь если бы я не нарушила Кодекс и не привыкла бы к лейтенанту Бланш, трагически… — она замялась, — покинувшей нас, то мне не было бы сейчас так плохо…

Кирочка почувствовала, что её глаза снова наполняются слезами, и остановилась. В памяти настырно воскресало неприятно холодящее впечатление о чешуе, жабрах, беспамятстве и уходе в море самого близкого ей человека…

— Кап… кап… кап… — сказал генерал, — меняю слезинки на звёздочки, — Кап… Кап…

— Да что вы, генерал, — воскликнул Крайст, — она вам сейчас на полковника тут наревёт!

Кирочка медленно повернула голову и нерешительно, осторожно улыбнулась. Точно человек, не умеющий кататься на коньках, у которого получилось проехать несколько метров и не упасть…

— Вот и славно, — генерал Росс положил свою большую тёплую руку на Кирино плечо, — я не разочарован в вас, вы прекрасно служите… А что касается Кодекса, то его нарушают все. Так или иначе. Не нарушать его возможно разве только если совсем не иметь сердца… И смысл Кодекса не в том, чтобы ни разу его не нарушить, а только в том, чтобы всегда чувствовать, когда его нарушаешь, и принимать свою боль без паники и отчаяния.

— Как же полковник Санта-Ремо, генерал? — тихо спросил Крайст, — ведь он действительно ничего не нарушал.

Генерал Росс не ответил, он быстро взглянул на Билла, и тот прочёл в его не по годам ясных и живых глазах нечто такое, после чего продолжать разговор о легендарном полковнике не стал.

— Мир так устроен, Кира, — продолжал генерал, — всю жизнь мы теряем, резко или постепенно, не так уж и важно, но мы теряем непрерывно и неизбежно, а иначе никак невозможно, ведь время не остановить и не заставить всё вокруг застыть в некотором совершенном идеальном положении, а если бы и можно было это осуществить, то не вышло бы, я думаю, ничего хорошего…

С каждым словом генерала Кирочке становилось всё легче и легче, точно большая добрая рука забирала по крупице её печаль и крепко-накрепко зажимала в кулаке, чтобы не выбралась снова, не разбередила…

Билл курил, смотрел на них, и за занавесью его спокойного взора стремительно проносились неуловимые неведомые никому кроме него самого мысли. Возможно, он думал о Санта-Ремо и о том, как мало он, лейтенант Крайст, соответствует этому блистательному образу идеального офицера.

— Вообще-то я пригласил вас, лейтенант Лунь, — генерал Росс сменил свой лирично задумчивый тон на деловой, — не философствовать. Принеси-ка, Билл.

Крайст тотчас исчез за узкой металлической дверью и вернулся через несколько минут. В руках у него была небольшая чёрная коробка.

— Открывай, — велел ему генерал.

Билл поднял крышку. На твёрдой пластиковой подложке в углублённым гнезде соответствующей формы лежал пистолет. По наличию на ручке небольшого реле, Кирочка сразу поняла, что это — генератор ОВЗ.

— Поздравляю вас с вручением личного оружия, лейтенант Лунь, — торжественно произнёс генерал.

Ощутив в первый момент смутную, щемящую тревогу, она протянула руку.

Солнечным вечером ранней весны, уже четырнадцатой в жизни Эрна, в выходной, когда бульвары и скверы наполнились весёлым гомоном отдыхающих, они с приятелем Томми сидели на берегу пруда в городском парке, швыряя в воду мелкие камешки. Эрну нравилось, как утки, собравшиеся в кучку около каменного края водоёма толпились, налезали друг на друга, пытаясь поймать размокшую булку, брошенную им какими-то детьми… Он посмеивался, прищуривался, целился и ловко запускал галькой в самый эпицентр этого птичьего базара, и когда утки с испуганным гвалтом вспархивали, словно гигантский фонтан брызг, озорник приходил в настоящий творческий экстаз.