Лев Лобарев - Мю Цефея. Переломный момент

«Поезд в Теплый край» (1993) — одна из самых ярких картин «бегства в никуда». Идет глобальное похолодание, и население Земли эвакуируется в зоны с хорошим климатом или хотя бы с атомным реактором. Поезда, на которые пытаются попасть люди, — это концентрация отчаяния, предательства, подлости и надежды. Все вокруг правдами и неправдами стараются доехать, но для всех в Теплом краю мест не хватит. Мост перед Теплым краем взорван — с расчетом, чтобы поезда падали в пропасть, а идущих пешком расстреливают с вертолета. Все, что остается протагонисту, — погибнуть чуть интереснее, чем пассажиры поезда.

Однако для коммерческих писателей-фантастов, особенно из крупных городов, где начал расти уровень жизни, подобный настрой стал невозможен. Потребитель желает страха, но не безнадежности. Кроме того, к середине 90-х окрепло ощущение, что тотального распада «завтра или послезавтра» на постсоветском пространстве не случится. Представление о растягивании процесса катастрофы весьма напоминает эволюцию христианства — когда от ожидания конца света в ближайшие годы Апокалипсис пришлось переносить на неопределенную перспективу.

«Мягкая посадка» Александра Громова (1995) — на фоне глобального похолодания идет стремительный процесс оглупления людей. Главный герой преподает в вузе, но б о льшую часть студентов и он, и его коллеги именуют «дубоцефалами». Учить их практически невозможно, работать кем-то кроме чернорабочих они не смогут. Но среди них периодически появляются «адаптанты» — существа с куда бо́льшими, чем у людей, возможностями, стремящиеся уничтожить вид homo sapiens. Глобальная катастрофа оказывается растянута на десятилетия — замерзающая Москва с постоянными стычками на окраинах, вредителями-адаптантами в штабах, медленным истреблением специалистов и попытками спасти хоть какие-то технологии. И страшная война всех против всех, которая идет у экватора — за последние теплые края.

Эдуард Геворкян во «Временах негодяев» (1995) описал аналогичный процесс, который идет не с людьми, но с законами природы. Что-то сдвигается в мире, и распадается сложная техника, становится бесполезной классическая наука, но люди и все живое вокруг меняются мало. После нескольких лет смуты восстанавливается некое подобие средневекового Московского государства.

Завершила этот этап «Кысь» Татьяны Толстой — деградация людей и культуры идет одновременно. В далеком будущем, после ядерной катастрофы, Москву населяют косноязычные мутанты, которые очень любят читать, но всегда неправильно понимают прочитанное, отчего постоянно страдают. Как слепцы в лабиринте, они бродят в обрывках старых смыслов. Хотя роман издан в 2000-м, писался он с восьмидесятых — и раскрывает перед нами не ужасный конец, но ужас без конца. Он, будто застывшее переживание слома эпохи, когда каждый день можно считать последним, но если оглянуться на десяток лет — общество как-то воспроизводится, люди приспосабливаются.

К концу 90-х тенденция «отхода от алармизма» укрепилась. Одним из ее проявлений стал акцент на локальность кризиса: он может быть сколь угодно инфернальным, но происходит в очерченных пределах и лишь претендует на глобальность.

Лучшим примером служит роман Евгения Лукина «Зона справедливости» (1998). Усредненный российский мегаполис показан глазами обычного постсоветского интеллигента. Но вот в одной подворотне вдруг торжествует закон талиона: люди мгновенно получают все травмы и повреждения, которые за всю жизнь нанесли другим. «Око за око» в своем строгом исполнении буквально выворачивает общество. Чем шире расползается по городу пятно такой справедливости, тем явственнее панические настроения, и завершается все вводом войск. Притом глобальную катастрофу автор подчеркнуто не изображает — роман о проблемах в жизни обывателя. Когда тот становится фактически беженцем, он уже не интересен Лукину.

Но чем дальше общество отходило от катастрофических настроений, тем явственнее российские авторы сталкивались с кризисом субжанра: антиутопическая фантастика в прямолинейном исполнении, в образе катастрофы, больше не могла исполнять своих мировоззренческих функций. Парадоксально, но эту ситуацию можно сравнить с некоторой психологической устойчивостью жителей Союза в 1920-е годы: проблем вокруг очень много, опасений еще больше, но пугать обывателя еще одной революцией — бессмысленно. Уже не поверит.

Начался поиск новых причин глобального неустройства.

В отличие от советской эпохи, когда Союз рассматривался хоть злонамеренной, хоть гуманной, но самостоятельной силой — с начала 2000-х в отечественную фантастику проникает ощущение именно мировой периферии. Образа России как варианта Латинской Америки.

Угадал тенденцию Кирилл Бенедиктов. Его роман «Война за „Асгард“» (2003) — воплощенный страх перед окончательным поражением России, превращением ее в провинциальную сатрапию. Автор достаточно подробно описывает, как мир пришел из современного состояния к антиутопическому образу — и путь этот вполне соответствует канонам жанра. В США появляется протестантский проповедник, которого скоро начинают именовать Хьюстонским пророком. Он добивается буквального господства белой расы и христианства, совмещает религиозные и этнические чистки. Под христианской маской в мире царствуют евгеника и социал-дарвинизм, которые все больше скатываются к нацизму. Сопротивление всемирной диктатуре носит подчеркнуто террористические, тупиковые формы. Население России сократилось и теперь представлено либо аристократией, для которой важны европейские бутики, либо крепостными, лишенными образования и культуры.

Возможно, основным образом антиутопии следующих лет стали бы представления о межгосударственном конфликте, который проигрывает ослабленная Россия. Но тут началась череда «цветных революций». Причем после событий в Киеве 2004-го ее уже нельзя было игнорировать.

На первый план вышел страх предательства российской элиты, которую глобализация окончательно отрывает от населения. А перед героями возникал вопрос — в чем искать основания для сопротивления, как переосмыслить себя, чтобы жить дальше?

Беркем аль Атоми в романе «Мародер» рисует последствия добровольного разоружения России, когда ракетно-ядерный комплекс был поставлен под внешнее управление. Получился откат к современному африканскому варварству: города без электричества, перестрелки между мелкими бандами. Власть принадлежит частным охранным фирмам, которые нанимают ресурсные корпорации, и персонал этих фирм ведет себя ничуть не лучше нацистских карателей. Герой романа — вполне состоявшийся мародер, нечувствительный к любой пропаганде в силу своего низменного прагматизма. Но все попытки этого неоварвара как-то наладить жизнь вокруг разбиваются об анархию бандитизма. Он не может создать ничего лучше, чем крепкая банда, и при серьезной угрозе не может думать ни о какой форме сопротивления, кроме бегства с награбленным. В продолжении, в романе «Каратель», был показан процесс переосмысления героем самого себя, когда вчерашний мародер мистически ощутил связь с родной землей, понял, для чего ее нужно защищать.