Джон Краули - Бесконечные Вещи

Так прошел год, за ним другой и третий. Когда-то он восхвалял asinitá [229] , терпение ослов, их трудолюбие, неуступчивость, а также их грубость; восхвалял как обладателей божественной мудрости, которая должна возвести их на небесный престол. Но это была игра, пьеса, ludus [230] или ludibrium [231] , написанная без нынешнего опыта, который, казалось, будет длиться всегда, пока его бедная душа, получив свободу, не будет пастись на сочных бессмертных травах Элизиума. Он начал молиться, чтобы идиотизм ежедневной работы позволил ему забыть о том, что он был человеком, что в нем живет человеческий разум; он страстно желал не знать ничего, совсем ничего. И тут, когда им полностью овладело отчаяние, его судьба изменилась.

Крестьянин, который первый нашел его, поссорился с собственным сыном, и однажды, когда животные глядели, не понимая, (все, кроме одного) на двух людей, гораздо больших скотов, чем те, кто глядел на них, люди выхватили ножи, и сын убил отца, после чего его увезли, чтобы повесить. Владелец поместья снес дом и отдал землю церкви, грозным духам, кому угодно; перекупщики пришли и выставили на продажу все движимое имущество, более или менее ценное. Осла вместе с остальными животными пригнали на ярмарку и продали торговцу.

Галантерея, шелк-сырец, ленточки или zagarelle [232] , которые юноши дарят девушкам, золотые и серебряные нитки, испанские шляпы из испанского Неаполя [233] — все это торговец перевозил с ярмарки на ярмарку: когда одна закрывалась и ее прилавки разбирали, он всегда знал, что открывается другая, находящаяся в дне пути. Иногда он приобретал большую партию товара — сыра, миндаля или кож, — которую можно было с выгодой продать на следующей ярмарке, и еще пару мулов, чтобы нести его; потом он опять продавал их. Вечно занятый пухлый человек, то раздражительный, то веселый, умевший на пальцах складывать, умножать и вычитать сотни soldi [234] , и в голове переводить меру и вес свинца, шелковой ткани и перца одной области в меры следующей, в которую он направлялся.

Однако нового маленького ослика он сохранил и, весело и немузыкально насвистывая, нагружал на него целую гору товаров. Как бы Осел ни ненавидел каждое утро, новые ожидания и новую дорогу, он, тем не менее, не ходил по кругу, и уже за это не мог презирать нового хозяина. Когда он дремал, стоя днем рядом с хозяином или в одиночестве во дворе гостиницы ночью, он заставлял свой мозг вспоминать и вспоминать; он разрабатывал сильную челюсть, которую Самсон использовал как оружие, и толстый грубый язык, такие не подходящие для того, что нужно было сделать. Идя по дорогам и тропам через горы из Папского государства в республику Венецию, с ярмарок в Реканати и Сенигаллии на ярмарки в Бергамо и Брешию, он бормотал, вздыхал и стонал во все горло, пока хозяин сильно не ударил его в раздражении. И вот тогда, на скалистой горной дороге, когда они спешили попасть в город до заката, он, внезапно и непреднамеренно, наконец сумел сказать:

«Мой груз неуравновешен. Если ты его не подвинешь, я охромею».

Мы удивляемся значительно меньше, чем предполагаем, когда слышим, что животные говорят. В конце концов, они делают это в наших снах, и потом, уже наяву, нам кажется, что хорошо слышим их мысли. В Библии написано, что, когда маленькая ослица Валаама внезапно обратилась к нему, сказав: « Что сделала я тебе, что бьешь ты меня вот уже третий раз ?» [235] , Валаам не удивился и ответил: « За то, что ты издевалась надо мною » [236] .

Так и торговец, оглянувшись вокруг и поняв, что только осел, с мольбой глядевший на него, мог это сказать, просто перераспределил груз на его спине.

«Так лучше?» — спросил он насмешливо, как будто подзадоривал осла, чтобы тот заговорил опять. Но Осел промолчал, удивленный и внезапно настороженный. И оба пошли дальше.

Однако в ту же ночь, когда торговля закончилась и торговец готовился спать на земле, не уходя с ярмарки — иногда он так делал, если ночь была тихой и теплой, а товары тяжелыми, — Осел рассказал ему или попытался рассказать, почему он может говорить, хотя тогда и не открыл, что не всегда был тем, кем кажется теперь, что могло быть опасным.

Но кто же он такой на самом деле? Его называли Ослом, признавая экземпляром универсальной неповторимости, ничем иным, как примером страдающего и действующего существа. Для которого все остальные вещи тоже являются замечательными примерами. «Осел идеальный — производительный, созидательный и сверхъестественно совершенный экземпляр ослиного рода, который, однако, во многом отличается на широком лоне природы от других видов; тем не менее — и это исключительно важно! — его Божественный Интеллект принципиально ничем не отличается от типа рассудка дэмонов, богов, миров и вселенной; этому же типу принадлежат не только ослы, но и люди, звезды, миры и все существа: в этом все они не отличаются сущностью или формой, вещь от вещей; это одно и то же» [237] . Он написал это однажды. Так что удивительно не то (сказал он торговцу), что он может говорить, а то, сколь мало других ослов (собак, звезд, камней или роз) это когда-либо делали; по крайней мере тогда, когда их могли слышать люди.

Что в логике на самом деле было Уходом от Ответа, как его научили много лет назад, но торговец только лежал, сложив руки на груди, и внимательно слушал.

«Ну да, ты настоящий философ, — сказал он Ослу, — а я — простой человек, живущий трудом своих рук. И хотя мне трудно требовать от такого хорошо говорящего животного, как ты, чтобы оно несло поклажу, работа должна быть сделана».

«Достаточно честно, — сказал Осел. — Если вы пообещаете относиться с уважением к моей жалкой личности за то, что я умею говорить, а следовательно обладаю разумом, тогда я буду делать для вас ту работу, для которой пригоден. Это самое лучшее, на что я могу надеяться».

«Ну и отлично», — сонно сказал торговец.

Они не знали, что их разговор подслушивали.

Поздно ночью, прежде чем Осел полностью проснулся и смог сообразить, что происходит, он почувствовал, как ему на голову скользнул мешок.

«К твоей голове приставлен пистоль, — сказал голос. — Лучше всего тебе не дергаться».

И действительно, что-то уперлось ему в голову за левым ухом.

«Пошли, — сказал голос, — тебе же будет лучше. И не пытайся кричать».

Осел мгновенно понял, что те, кто окружил его, знают, что он не только говорит, но и думает, иначе они бы не говорили с ним так. Он спросил себя, а знают ли они также, что природа осла запрещает ему сделать хотя бы шаг, ничего не видя. Наверняка знали, потому что через мгновение мешок приспустили, так что он мог видеть; и — сердце точно знало, что его жизнь и приключения еще не закончены, к лучшему это или худшему — он пошел с ними. Их было трое, и они повели его сквозь сгустившуюся темноту и массу спящих или бодрствующих купцов, арендаторов, цыган и шлюх; они вышли на дорогу и после долгой ходьбы (все это время Осел предусмотрительно помалкивал) попали на конный двор маленькой таверны, где собрались остальные члены шайки, которые радостным свистом приветствовали товарищей, приведших такой ценный приз, то есть его.