Джон Краули - Бесконечные Вещи

Кто они такие? Воры? Он только сейчас сообразил, что в его голову упирается деревянная палочка. Что они намерены делать? И, самое главное: почему они говорят с ним и друг с другом по-английски?

«Господа, — сказал он на их языке, что вызвало гул восхищения или благоговейного страха, — господа, что вы хотите от меня? Зачем вы похитили меня?»

Самый толстый среди них, краснощекий и черноусый, улыбнулся, показав ряд блестящих белых зубов.

«Потому что, — ответил он, — ты принесешь нам богатство. И себе. У нас к тебе предложение».

Они оказались не ворами или, точнее, не обычными ворами. Труппа актеров, которая, как Осел и его бывший хозяин, путешествовала с ярмарки на ярмарку, из города в город — так делали многие другие английские труппы. Они не были одной из тех больших трупп, сумевших обзавестись знатным покровителем, которые выступали в гейдельбергском дворце перед пфальцграфом и пфальцграфиней, а потом колесили по дворам и городам Европы; все имущество — несколько мешков с костюмами, масками, коронами и рапирами, съеденный молью занавес, барабан и труба. Их было то ли шесть, то ли восемь, и они играли по несколько ролей в каждой пьесе, меняя за занавесом плащ и меч лорда на куртку и флягу пастуха и бегом возвращаясь на сцену. Они уже собирались упаковать все вещи и возвращаться домой, ничуть не богаче, чем приехали сюда. И вот подвернулся он.

«Присоединяйся к нашей труппе, — сказали они ему, — и ты никогда не будешь носить тяжести, а если и будешь, то не больше любого из нас. Ты станешь комедиантом, сделаешь нас богачами, да и себя, потому что мы все делим поровну, даже с нашими ослами, ха-ха».

Он легко принял решение. Короткая летняя ночь уже прошла, наступил рассвет, лучи все дающего солнца падали на маленький конный дворик. Осел не мог сказать, что значит богатство для такого, как он, но, если он получит свободу, простор и интеллектуальное наслаждение, это будет больше, чем осел вроде него мог бы надеяться, и вполне достаточно для человека.

«Ну, какую пьесу будем пьесать?» — спросил он.

Они засмеялись, потом зааплодировали, и их глава или, во всяком случае, самый толстый среди них вынул из своего мешка грязную книгу, без обложки и с потрепанными страницами и, когда все засмеялись еще больше, показал ее, и Осел заметил на безымянном пальце человека кольцо с вырезанным на нем странным символом; он был уверен, что помнил его, или когда-то понимал, или сможет понять в будущем.

Актер перелистал страницы, нашел нужную и положил книгу перед ослом; тот посмотрел на нее и понял, что может прочесть ее, и изумленно вздрогнул, потому что эту историю сочинил он сам:

« Однажды я пасся на обрывистом и каменистом берегу. Влекомый желанием попробовать чертополох, который рос по обрыву слишком низко для того, чтобы можно было без опасения вытянуть шею, я захотел, вопреки рассудку и здравому природному инстинкту, спуститься к нему, но сорвался с высокой скалы. Тут мой хозяин увидел, что купил меня для воронья.

Освобожденный от телесной темницы, я стал блуждающим духом без телесных органов. Я заметил при этом, что, принадлежа к духовной субстанции, я не отличаюсь ни по роду, ни по виду от всех других духов, которые при разложении разных животных и сложных тел переходят с места на место. Я увидел, что Парка не только в области телесной субстанции создает с одинаковым равнодушием тело человека и тело осла, тела животных и тела, считающиеся неодушевленными, но и в области субстанции духовной она относится равнодушно к тому, какова душа — ослиная или человеческая, душа, образующая так называемых животных, или душа, находящаяся во всех вещах [238] » .

Эту историю, «Cabala del Caballo Pegaseo», он сочинил много лет назад; ее перевел с итальянского на английский его друг и последователь Александр Диксон, который так сильно скучал по нему после его отъезда из Англии и который не заработал ни пенни на этой маленькой книжке, на чьем титульном листе его имя стояло под именем автора, с добавлением оксфордской степени и даты (1599). С удивлением и жалостью Осел изучал книжку, придерживая страницы неудобными передними ногами, и ему хотелось скорее съесть их, чем прочитать. Как она попала в руки труппы? Как Осел смог прочитать ее своими слабыми ослиными глазами и понять прочитанное? Каким образом Том — усмехающийся глава актеров — заполучил кольцо на пальце, именно это кольцо с именно этим символом? И почему Осел, как обратили внимание актеры, носит тот же символ на своей спине, где у всех других ослов находится символ Христа? Как так получилось? А ведь без этих чудес — а так же и всех других, бывших и будущих — не было бы истории, которую можно рассказать, без истории нет и слушателей, каждый актер это знает.

В течение года труппа (после рассказа Осла о том, что он смог вспомнить, они называли себя I Giordanisti [239] ) странствовала по Верхней Германии, играя пьесу «Превращения Осла Онорио, Скакуна-Каббалиста», частично по-немецки, частично по-итальянски, частично по-английски, но главным образом на всеобщем языке движений. В университетских городах Онорио превращался в Аристотеля и Пифагора, в Грамматика и Схоласта, и студенты, легко покоряемая публика, восторженно выли. Также они играли «Луций, или Жизнь и Приключения Золотого Осла» по книге Апулея; спектакль мог включать, или нет, сцену, в которой бедного Луция соблазняла матрона, но всегда включал финальное превращение Луция-осла в Луция-человека под воздействием нежной силы всевидящей Исиды, завернутой в небо и звезды.

Успех был ошеломляющим, что и неудивительно; в конце концов, Осел — или живший в нем разум — начинал свою писательскую жизнь с чего? С пьесы. На самом деле, с комедии, Il Candelaio [240] . И с тех пор заставлял людей, и не только, разговаривать в своих книгах, диалогах и поэмах — глупцов, философов, педантов, богов и богинь.

А потом ветер переменился. Возможно, им следовало быть более осторожными; возможно, им следовало избегать Апулея, этого пользовавшегося дурной славой мага; возможно, им не следовало так быстро становиться настолько знаменитыми.

Нет, нет, говорили они властям, спрашивавшим их. Нет, никакой магии, ничего подобного. Обыкновенные театральные трюки, ловкость рук, Jahrmarktsgaukelei [241] . Осел молча и робко стоял перед судом, когда один из труппы показывал, как делается трюк, чревовещание , ничего запрещенного. И им повезло, их только выгнали из города и округа.

Молчать было трудно. Чем больше он писал, говорил и думал, тем больше казался себе человеком, которым был раньше, и тем меньше ослом, которым был сейчас. В первый раз он застыдился своей наготы. Из терпеливого он стал раздражительным, из мягкого — грубым и, наконец, впал в меланхолию, не желал ни думать, ни писать, а в конце концов ни говорить, ни есть.