Джон Краули - Бесконечные Вещи

Так что в юбилейном 1600 году на Кампо ди Фьоре — под шумные приветствия и ненавидящие крики — сожгли именно Бруно, а не фантом, призрак, имитацию, фикцию, мираж и прочие родственные творения мысли. Его самого, его тело, его жизнь и книги, из которых был создан его разум. Толпа увидела, как его кожа покрылась пузырями и почернела, волосы и борода вспыхнули, и в конце концов тело превратилось в бесформенную массу, похожую на ту, которая остается от рухнувших сгоревших домов. Позже некоторые утверждали, что видели, как его дух поднялся над погребальным костром и был унесен прочь то ли ангелами, то ли демонами, но люди часто говорят такое и, однажды сказав, начинают верить, что это действительно случилось, и никогда не забывают своих слов.

После чего крутящийся шар последовал таким путем, а не другим, и со временем оказался в 1619-м году, когда молодой человек без определенной профессии по имени Рене Декарт, сын судьи, путешествовал по Германии; именно тогда чехи сражались против всей Европы. Он посетил Гейдельберг, тогда еще стоявший во всей красе, и позже с удовольствием вспоминал знаменитые статуи, которые видел там, движимые только силой воды, проходящей по трубам внутри них. Акид и Галатея [319] . Эхо и Нарцисс [320] . Аполлон и Музы. Мидас и Поющий Тростник [321] . А если, задумался Рене, наши тела — статуи из плоти — тоже движутся похожим образом? Зимой он переехал в дом в Нойбурге, на границе Баварии, и несколько недель не выходил из комнаты, обогреваемой большой керамической печкой — очень горячей! — и думал. Он хотел придумать основание всех знаний, философию, имевшую самоочевидную истинность математики и свободную от неопределенности и многозначности слов. Он слышал о розенкрейцерах и их обещании создать новую плодотворную философию, хотел разыскать их; он даже нарисовал (хотя, может быть, в шутку) тщательно продуманный титульный лист книги, посвященной братьям Розы и Креста, так хорошо известным в Германии.

Мы знаем, что в этой теплой комнате в канун дня Св. Мартина у молодого Рене было несколько сновидений — на самом деле три — показавшиеся ему крайне важными. Ему приснился очень сильный, все искажающий ветер, школа и часовня, к которой его толкает ветер; потом подарок — сладкая заморская дыня; и, наконец, энциклопэдия всех наук, превратившаяся в книгу поэм. Он попытался прочитать поэмы, но они (как часто бывает во сне) все время изменялись, а та, которую он искал, исчезла. Одна из поэм Авсония [322] начиналась с пифагорейского выбора: каким жизненным путем я пойду [323] ?

Это правда, это записано [324] . Проснувшись, он почувствовал, что мир исказился, наполнился странными искрами или огнями, которые он видел в своей комнате. Он опять заснул и, проснувшись утром, понял, что Бог открыл ему истину, которую придется развивать всю жизнь, но которая, в конце концов, превратится в непреложный факт. Он решил, что посланные ему сны должны заставить его осознать свои грехи, о которых, кроме него, не знал никто. Тогда он подумал о Деве и поклялся, что, если сумеет, совершит паломничество в ее усыпальницу в Лорето [325] . Вполне возможно, что он уже был на дороге в Италию, когда вместо этого решил присоединиться к католической армии, идущей на Прагу на сражение против Зимнего короля и Снежной королевы.

Битва за конец мира продолжалась недолго. На рассвете Рене и императорская армия запели « Salve Regina » [326] и пошли в атаку. Боевым кличем дня была «Sancta Maria» [327] . (Тогда началась война, длившаяся тридцать лет, война между Богом и Марией.) Как только туман слегка поредел, открыв сторонам друг друга — и колышущиеся поля созданий, похожие на стада стогов сена или бредущего косматого скота, — поднялся легкий ветер.

Легкий ветер, способный размешать желтый туман, но не разогнать его. Ветер юный и неопытный, изучающий свое назначение и свою работу, но пока дующий без цели; ветер, который носился вместе с самыми большими в мире медленно движущимися потоками воздуха с запада на восток, от Альбиона к Средиземному морю, над горами Баварии, блуждая и удивляясь. Когда он задул более ровно, день над Белой горой стал яснее. Но не свет дня: стало яснее то, чем этот день был , хотя не всем сразу, а некоторым совсем нет.

Маленький ветер. «Первый ветер принесет время, — сказала ангел Джону Ди, — второй унесет его обратно».

Солдаты-протестанты, занимавшие высоты, почувствовали его первыми, подняли к нему головы и носы, чтобы понять, с какой стороны света он дует. Различные неземные войска, стоявшие позади них, тоже почувствовали его и оглянулись, чтобы посмотреть, кто — или что — приближается к ним сзади. Не зефир, они знали. И были поражены, когда ветер подхватил их и унес прочь, одного за другим, как метла, из «того, что есть» обратно в «то, что было», навсегда. В мгновение ока эти силы исчезли, обратились в ничто — ибо все они, в сущности, и были ничем, меньше, чем ничем, просто знаками, фантомами , — и больше не могли помочь солдатам-людям, оставленным на попечение только командирам-людям, которые стояли на незначительной маленькой горе за спорным городом в центре Европы в начале очередной битвы очередной войны. Теплое дыхание людей сгущалось в холодном влажном воздухе. Они думали о том, как коротка жизнь и как мало стоит обещание Небес. На другой стороне происходило то же самое, как в зеркале. А потом первая волна католических копейщиков, крича так, как будто они только что вышли из животов матерей, обрушилась на левый фланг протестантов.

Богемцы и их союзники, хотя и занимали более сильную позицию, быстро дрогнули и испарились, как будто все это было спектаклем и теперь он окончился. Анхальт, хрипло крича от ярости и страха, пытался мечом остановить бегущую толпу, но безуспешно. Находившиеся в городе солдаты и горожане заперли перед ними ворота, оставив их лицом к лицу с наступающим врагом, и весь день и весь вечер король и министры спорили, что делать дальше. Звучали упреки, лились слезы. Предводители богемцев просили, умоляли, кричали, что город нужно сдать, иначе враг проломит стены и предаст его мечу; король обругал их за трусость — и был поражен, когда его обругали в ответ. Он преклонил колени, умоляя Всевышнего о помощи, но никто не опустился на колени вместе с ним; он вышел из комнаты, упал в объятия жены, и она (в ужасе от его страха, самого глубокого чувства, которое она когда-нибудь видела на его лице, глубже, чем любовь, глубже, чем вера) увидела, что не осталось ничего, ничего, кроме бегства. Плачущий Анхальт сказал то же самое.

Взяв с собой только то, что удалось затолкать в пару карет — кто-то догадался взять драгоценности короны, на которые они много лет будут жить в изгнание, — Зимний король и его королева покинули дворец в Градчанах, едва не забыв своего сына и наследника: в последнее мгновение прибежала нянька и сунула маленький сверток в руки королевы. Их свита, слуги и соратники, знавшие, какая судьба ждет их , побежали за уезжающими каретами, пытаясь вскарабкаться на них или повиснуть на подножках, и все попадали, когда экипажи накренились на спуске.