Джон Краули - Бесконечные Вещи

Тем не менее, царствование короля Фридриха и королевы Елизаветы продолжалось. Взявшись за руки, они ходили по замку Рудольфа, ели на драгоценных камнях Рудольфа, вытаскивали альбомы Рудольфа и переворачивали великолепные листы; Фридрих попытался смахнуть с одной из страниц позолоченную муху, и оказалось, что она нарисована! И они хохотали, хохотали, хохотали вовсю. А это что за комната? Старый антиквар (он служил Рудольфу и сохранился, как эгипетская mummia [301] , потому что постоянно имел дело с сокровищами), открыл узкие узорчатые двери и ввел их комнату-тетраду, находившуюся в центре замка, который сам находился в центре мира (как и любой настоящий замок). На стенах висели портреты Арчимбольдо [302] : Лето Осень Зима Весна; Огонь Вода Земля Воздух; Север Юг Восток Запад. Они взялись за руки.

В центре комнаты, в геометрическом центре пола, стоял горбатый черный комод, обитый железом; он ждал, когда его откроют.

Очень скоро наемная католическая армия отправилась в Богемию, чтобы подавить мятеж Богемских Сословий и сбросить так называемого короля, которого, по их словам, они помазали на престол. Объединенные силы — силезцы, австрийцы, баварцы, итальянцы, савояры, испанцы, фламандцы, французы — двинулись к Праге. Как и положено уважающей себя армии, за собой солдаты оставляли ад Брейгеля [303] : беззащитные беженцы, трупы животных со вспоротыми животами, мертвые дети, горящие фермы. Все это время протестантские войска собирались в Праге, и их полководцы клялись королеве в верности.

На битву шли и другие войска, которых не видели, но, быть может, чувствовали католические воины; они шли за армией или вели ее. Херувим, серафим, nerozumim [304] . Ночью через Бемервальд [305] прошла более материальная армия, уверенно миновав высокий лес: четырехногие тени, длинные и низкие, рыжие и бурые, серые и черные, с горящими глазами и высунутыми языками. Пробуждаясь, они становились опять католиками, утраквистами [306] , протестантами, кальвинистами, православными, но по ночам они знали, на какой они стороне: там, где их не ненавидят и где, если они помогут победить, примут их службу, простят их преступления и будут чтить как бойцов за будущий мир.

В день битвы маленький рыжий Христиан Анхальтский, командир королевских войск, поднял на вершине белого холма близ Праги гигантский королевский стяг из желто-зеленого бархата с девизом Diverti nescio , «Не знаю другого пути». Однако никто не мог прочитать эти слова, ибо здесь и везде господствовало глубокое мертвое спокойствие, неподвижное и прозрачное, как стекло; при свете зари вражеская армия внезапно оказалась поразительно близко от них, как будто они, повернув по коридору, увидели себя в зеркале. Ужасающая ясность: те, кто находился в авангарде протестантов, могли видеть (те, кто выжил, запомнили это на всю жизнь) зубы и языки капитанов католической армии, выкрикивавших команды.

Битва за конец мира оказалась долгой. Дамы и дети, собравшиеся вместе с королевой на башнях замка, наблюдали за ее ходом: в фокусах огромных параболических зеркал императора Рудольфа обе армии, отчетливо видимые с такого расстояния, казались игрушечными, висящими в воздухе вверх ногами. Королева и ее дамы оплакивали раненых и убитых, выкрикивали имена своих личных любимцев, когда могли различить их в плотной дерущейся толпе. Другие воины сражались, казалось, в хаотичном небе вокруг них. А кто — или что — неуклюже шагает из арьергарда богемцев? Невозможно высокий. Дамы собрались у зеркала, чтобы лучше видеть. Посмотрите, какой урон он наносит врагу! Человек? Зверь? Наш? Чей?

Это человек из земли, которого вызвал к жизни и натравил на врагов великий Рабби. После долгих раздумий Махараль преодолел свои постоянные сомнения; и, хотя он был уверен, что его вину никогда не простят и после смерти его душа спустится в Шеол [307] ; он спросил себя: хорошо ли это для евреев? Если он поможет королю Фридриху и город сможет устоять, то тайные обещания, данные императору Рудольфу, будут исполнены. Если нет, значит нет; для евреев не будет ни пощады, ни справедливости.

Смотрите, ядро оторвало ему гигантскую руку и бросило ее в грязь, но, похоже, он непоколебим. Безглазый и безносый, он видит и чувствует запахи и продолжает сражаться; он топчет раненых и убитых, и католики отступают перед ним. Наконец опустилась темнота, и тогда на поле боя появилась та, другая армия, те длиннохвостые тени, которые упрямо следовали за католиками через Богемию, и перед лицом такого ужаса — волчьего войска — армия католиков сломалась. Битва закончилась. Повсюду лежали мертвые, но, хотя ночные вороны уже почувствовали сладкий запах смерти, эти волки не будут пировать: как и львы, благородные «взъерошенные спины» никогда не тронут мертвых людей. С рассветом они исчезли, и тогда на поле появились повозки, наши и чужие, чтобы забрать мертвых и почти мертвых.

В тот день, пока весь город веселился, в Исполиновых горах, далеко от поля боя, прошла скромная церемония. Люди в черном сопровождали черный фургон, на котором висели увядшие розы и по которому были разбросаны тонкие сухие лепестки. Внутри фургона находился гроб, очень большой, ибо в нем находилось очень большое тело: Филипп Габелльский, несмотря на обличие человека, прожил не больше среднего возраста осла и, когда смерть приблизилась к нему, стал возвращаться, черта за чертой, к облику простого зверя, каким он был. В конце концов он потерял и речь, так что братья, собравшиеся в хлеву оплакать его, не смогли получить последнего благословения, несмотря на все просьбы.

Они внесли гроб в глубокую холодную пещеру, ничуть не большую, чем его келья в неаполитанском монастыре или камера в Риме, зато сверкавшую десятью тысячами карбункулов, выросших в безмолвной матке земли и покрывших морщинистые стены: много лет назад Ансельм Боэциус де Боодт [308] , охотник за драгоценностями при великом Рудольфе, нашел это место, но не сказал никому, вероятно зная, что однажды появится гость, достойный лежать здесь.

Никто больше не плакал. Братья знают, что смерти нет: ни их друг Филипп, ни маленький осел, в тело которого он облекся, ни великий Бруно, чей дух нашел убежище в этом теле, не умерли; то бесконечно малое, что составляло их сущность, перемещаясь по бесконечной вселенной, создаст другие существа, такие же странные, искренние и удивительные. Он мог только надеяться — нет, он ожидал, — что через много столетий атомы, составлявшие его душу, снова потянутся друг к другу, будут искать друга в бесконечных пространствах и, наконец, где-то в другом месте соединятся в душу, его собственную: соединившись, они узнают, кем они были раньше. Где-то, в другом месте, в этом мире или в другом, или в этом мире, когда он станет другим. Ибо никто не может родиться в одном и том же мире дважды.