Джон Краули - Бесконечные Вещи

Те люди, которые хотят осуществить такое же всеобщее преобразование — переделать весь огромный мир, для того чтобы в итоге все люди стали навсегда счастливы, — тоже должны отступиться. И не потому, что это невозможно сделать: вероятно, никакой человек, или люди, или люди и другие существа, никогда не станут настолько могущественными, что смогут это совершить, но Бруно был убежден, что нет предела силе души, которая желает и способна отказаться от всего ради своей цели — от собственной личности, свободы, мира, лестной любви и естественного произведения потомства. Но мудрый даже не пытается, ибо гибель намного вероятнее славы: ударяя по большому мячу невозможно заранее знать, куда он отскочит и как далеко укатится.

Вот что он узнал из бесчисленных мысленных путешествий и от всех тех существ, которых видел и которыми становился в те годы, что провел в камере на каменной кровати: не побег или спасение; или, вернее, либо одно, либо другое. Надзиратель (а после его смерти его сын) постоянно заглядывал в маленькое зарешеченное окно и всегда видел Бруно, глаза которого иногда были немного скошены и рот иногда двигался, как будто он говорил, потом слушал, потом говорил опять; он бессмысленно двигал руками — надзиратель не понял, что узник переворачивал страницы книг — и иногда ерзал по камню на холодных ляжках; а тем временем Бруно тщательно исследовал дни своего прошлого, и ходил по дорогам этого будущего и другого, и изучал, куда они ведут; в этом он всматривался в дом того самого англичанина, пустой дом, и в человека, старого и, похоже, тоже пустого, продававшего ничтожному торговцу серое стекло с заключенным в нем духом, хотя сам человек утверждал, что там ничего нет. О, она была там, была: она видела Бруно, глядящего на нее, и он знал, что она знает его и будет жить вечно. Но старик — более великий и добрый человек, чем он, чья мудрость превосходила знания Бруно, — отказался от собственной магии, сдался и своим отречением приказал магии исчезнуть из этого мира. Ибо осталось в прошлом время, когда даже самый могучий дух мог быть уверен, что, помогая человеку, притянет из будущего только добро.

И он тоже поступит так. Он сожжет свои книги — или они сожгут их, книги, вместе составлявшие Книгу Всего и Других Вещей, которая была в нем, которой он был . Откажется от магии, как сделал — или однажды сделает — старый англичанин. И в конце будет только тишина и молитва.

В конце концов, возможно, он ошибается: возможно, нет духа настолько могучего, что может переделать землю или даже попытаться. Может быть — казалось, так и стало, как только он подумал об этом — может быть, землей, временем и бесконечными вещами нельзя управлять именно потому, что подобное не может управлять подобным. Нет ли другого, противоположного смысла у истории об Актэоне? Актэон : Почему именно сейчас ему кажется, что у этой истории есть другой смысл?

« Если ты не хочешь связать вещи этого мира ради людей, — как ты научился делать, и даже, при случае, связывать нас, богов, — почему ты не останешься и не научишь их развязывать себя? »

«Научить развязывать означает связать еще больше. Узы любого человека принадлежат ему: истинно свободен только тот, кого научили развязываться собственная душа и любовь близких и равных».

« Почтенные кардиналы желают научить мир тому, что свободного человека так же легко уничтожить, как труса или глупца ».

«Это не тот урок, который мир выучит».

« Ты должен знать, что, отрекаясь от меня, ты отрекаешься от всего, чем ты был и что ты построил из души, которую тебе дали боги. И, наконец, я не могу тебе помочь ».

«Не мне удерживать эту душу. Она пойдет собственным путем. Animula vagula blandula . Пускай поймают ее, если сумеют».

« Сынок ».

Человек Бруно скрестил перед собой руки в потертых рукавах.

«Скажи мне только одну вещь», — сказал он.

« Последнюю ».

«Тебя ли я увижу у врат Аверна [315] ? Проводник душ, ты ли поведешь меня вниз?»

Однако ответа не последовало, ибо того, кто мог ответить, уже не было. Не было и Аверна, в который можно было спуститься, вообще некуда было спускаться, некуда подниматься. Не проронив ни слова этот гений — или друг, или учитель — хлопнул себя по коленям, встал и удалился: в этом веке он больше никогда не заговорит ни с кем, хотя многие будут думать, что слышали его, и в те годы его изображения (палец у губ и ноги с крыльями) распространятся повсюду. Он вышел и, пройдя темным коридором, очутился на солнце. Потом поднялся по ступенькам к дверям в папскую резиденцию, к Sala Paolina [316] и его высоким фрескам: архангел Михаил, вкладывающий меч в ножны, поскольку война на Небесах закончилась; победы Александра Великого; жизнь св. Павла. И если отдам я тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы [317] . Без помех добравшись до зала, он открыл маленькую боковую дверь и поставил ногу на ступеньку. Потом остановился и стоял неподвижно, как будто думал о чем-то, и, если бы он смог вспомнить, что это было, повернулся и пошел бы обратно; но этого не случилось. А случилось то, что после отказа Бруно (произошло ли это из-за него или просто совпало , невозможно было узнать, и только сам Бруно мог должным образом ответить на этот вопрос) боги, ангелы, монстры, силы и начала того века начали уходить во второсортные сферы, где и остаются по сей день, безвредные и неподвижные: по крайней мере большинство из них, для большинства из нас, большую часть времени. Сверкающий бог остановился на пути вверх именно потому, что путь вверх перестал существовать, и дверь, которая вела туда, перестала существовать, а потом и он сам перестал быть собой, и только его голова осталась наполовину повернутой в удивлении от случившегося с ним. «Что это за ветер?» Там он и стоит сегодня, застывший на полушаге, весь в черном, плоский и неподвижный, как картина, неузнаваемый даже теми, кому больше всего необходимо узнать его. Пирс Моффет, например, прошел тем же путем почти на четыре столетия позже; темным вечером вышел из тюрьмы по той же лестнице и в одиночестве, охваченный беспричинной тоской, прошел через тот же высокий пустой зал: он только повернул голову туда, где — согласно его, то есть Крафта, путеводителю — декоратор изобразил trompe-l’oeil [318] дверь и ступеньки лестницы, вероятно для того, чтобы уравновесить настоящую дверь в конце зала. На воображаемой лестнице он изобразил вымышленного молодого человека в черном, идущего наверх и на мгновение обернувшегося. «Легенда утверждает, что это портрет адвоката Беатриче Ченчи, — сказал хитрый бессердечный путеводитель, — но если так, тогда он совершил путешествие во времени лет на пятьдесят назад к моменту, когда расписывали стены; на самом деле, никто не знает, кто это такой, если он вообще существовал». На полях книги рядом с этой фразой стояла одна из серых звездочек Крафта, сейчас почти исчезнувшая.