Джон Краули - Бесконечные Вещи

— Либо страна изменилась, либо она не то, что мы о ней думали, — сказал Пирс.

— Ну, у них все еще есть проблемы , — сказала Ру. — Они всегда есть. Обычные. Только в нигде их нет. А здесь — это не нигде.

— Но у них нет излишних проблем.

— Да.

— Войны. Тирании. Беженцев.

— Да. И это все.

Место, куда их привезли — одно из многих, с которыми было связано национальное агентство по усыновлению — было католическим приютом, но таким простым, белым и ничем не украшенным, как будто им управляли квакеры; всюду сновали монахини в белых одеждах с искусным намеком на вуаль. Пирса и Ру передали еще одной, которая ввела их внутрь. Во дворе тренировались юные футболисты; дети остановились и смотрели, как они проходят мимо. В детской на стенах были нарисованы персонажи диснеевских мультфильмов и сверхъестественно спокойные дети этой страны, сидящие на стульях или лежащие в кроватках.

— Почему она плачет? — вполголоса спросила Ру.

— Кто?

— Монахиня.

И действительно: слеза, а за ней и вторая собралась в глазу и повисла на жирной щеке; монахиня выглядела опустошенной.

— Мария, — всхлипнув, сказала она и взяла на руки и поднесла к ним девочку, которая станет или должна стать их дочкой.

Все дети, почти все, могут сделать то, что и сделала эта малышка, когда Пирс и Ру поглядели на нее сверху вниз, а она большими глазенками на них, снизу вверх: то, что они делают со своими новыми матерями, но могут сделать и с незнакомцами, суровыми незамужними тетками, с закоренелым бандитом или со скрягой в историях, где те разворачивали загадочное одеяло и заглядывали внутрь. Если они не могли делать этого — во всяком случае, большинство — мы бы не были здесь.

— Спроси ее, почему она плачет, — глядя в сторону сказала Ру Пирсу, который был потрясен тем, что увидел в глазах Марии, и понял, что да; слезы все еще стояли в глазах монахини, она неловко молчала и рассматривала иностранцев.

— Estas lagrimas [513] , — наугад сказал Пирс и указал на ее глаза. — Que esta es ? [514]

Какое-то мгновение монахиня смотрела на них, как бы в дикой надежде или страхе, потом повернулась, вышла и через мгновение вернулась из соседней палаты, держа в руках другого ребенка, завернутого в такое же бело-голубое одеяло, с такими же огромными глазами, полными тем, что казалось чудом, любовью и счастливой надеждой, вот и весь трюк; и она положила младенца Пирсу на колени, справа от которого сидела Ру с Марией на коленях.

— Хесуса, — сказала монахиня.

Два любых ребенка могут быть очень похожи. И в голову Ру и Пирса вдруг пришла одна мысль. Очень похожи друг на друга. Монахиня тихо плакала, скрестив перед собой руки.

— Никогда не думала о двух, — сказала Ру Пирсу. — Даже во сне. Ни разу не думала о двух. А ты?

— Тоже. Никогда. — В практическом смысле он не был способен думать даже об одном; иногда он мечтал и представлял себе, видел в некоем возможном будущем, как держит за руку маленькую черноглазую девочку — как в фильме, он и она идут э… в школу или покупать сладости — но он знал, что это не значило думать в представлении Ру.

Они вернулись в центр города и сидели с кофе в содовой . Помещение открывалось на улицу, как сцена без четвертой стены. Мимо медленно проезжали старые машины разных моделей, «студебеккеры» и ДеСото [515] , которых больше не делают в той стране, из которой они приехали; Утопия — страна медленных водителей. Столик, за которым Пирс и Ру очень долго сидели — потрясенные и по большей части молчавшие — был покрыт красной, белой и синей эмалью; причудливо изогнутые голубые буквы образовывали слово «PEPSI», послание из юности.

— Не знаю, что делать, — сказала расстроенная Ру. — Не могу думать. Не могу взять одну и оставить другую. Не могу.

— Да?

Она посмотрела на него так, как будто подозревала, что он может, и была потрясена подозрением.

— Да, да. Не думаю, что я. Я не могу!

Потом они сидели молча. Он вспомнил, как появилась Хесуса, завернутая в полотенце или одеяло. Неужели это было на самом деле?

— Может быть, это была чертовски глупая мысль, — сказала Ру. — Приехать в эту страну и, ничего не зная, искать то, что нам нужно. Это не могло сработать. — Она посмотрела в пустое будущее. — Придется вернуться домой.

Наступили те самые тишина и спокойствие, которые мы впоследствии помним более ярко, чем действия: как будто спустя долгое время, через много лет наши души еще могут вытечь из нас и влиться в них. Как Пирса тогда.

— Нет, — сказал он. — Мы не поедем домой.

— Пирс.

— Мы возьмем обеих.

Она стукнула рукой по лбу, глядя на кофе, залившее эмалированный столик.

— Пирс. Не говори так. Ты не должен. Ты хороший парень, но, я знаю, что ты хочешь этого для меня. Не валяй дурака. Не надо.

— Нет, — сказал он. — Не для тебя. Для меня. Это то, что я хочу. Я хочу, чтобы это произошло, я хочу взять их обеих домой. Другого пути нет, и это то, что я хочу.

— Нет.

— Да.

— Пирс, — сказала Ру. Она уже успокоилась, перестала трепать пальцами волосы и хлопать по столу; она только глядела на него. — Подумай, что тебя ожидает. Годы и годы обязательств. Всю твою жизнь. Две — не одна, а две; может быть, ты пожалеешь и об одной, и будешь думать впоследствии, что ошибся, что теперь твой путь никогда не будет только твоим, понимаешь? Ты когда-нибудь думал об этом?

Он действительно не думал; она правильно поняла его молчание; и еще по его молчанию она поняла, что он понял: она думала о том, о чем прямо никогда раньше не говорила.

— Я имею в виду, ты понимаешь, во что ввязываешься? Понимаешь? Я имею в виду деньги .

— Нет, Ру, — мягко сказал Пирс. — Нет, не понимаю.

— Нет? — спросила она.

— Нет, не понимаю. Ты права, я не могу себе представить. И никогда не мог представить себе будущее или увидеть, что выйдет из того, что делаю я — или кто-нибудь другой. Не могу. Не знаю почему. Я пытался, несколько раз, но никогда не мог.

— Да.

— Ты сама знаешь.

Она ничего не ответила, но, конечно, знала, что это так, всегда знала, а теперь (подумал он) знает, что и он знает.

— Так что я не могу сказать тебе, что будет, — продолжал он, — или что это на самом деле означает, нет. Но это то, что я хочу. Это я знаю. И если ты согласна, я сделаю все, что нужно сделать, чем бы оно ни было. Но шаг за шагом. Шаг за шагом.

Содовая заполнилась мужчинами и женщинами, мужчинами в белых узорчатых рубашках, женщинами с детьми.

— Правда?

— Да. Я хочу это сделать.

— Не понимаю, как ты можешь так говорить, ничего не зная.

— Ну, я уже говорил. И, в любом случае, ты тоже не все знаешь.

Она не улыбнулась; он бы хотел ее улыбки и отказался признаться себе, что она не улыбнулась только потому, что знала будущее: его, ее и их.